Читать книгу "Утерянное Евангелие. Книга 3 - Константин Стогний"

В дверь постучали и, не дожидаясь отклика, открыли. В комнату ввалились четверо эфиопов, которые добросовестно сопровождали экспедицию Лаврова от самой столицы — рябой полиглот, знаток местных наречий Техути, тощий великан Нима и двое молчунов с автоматами, так и не пожелавшие до конца работы назвать свои имена.

— Мы уезжаем, Викто́р, — доложил Техути.

— «Калекаписо», мэм, переводится как «чужаки с ружьями», — вдруг нарушил тишину один из автоматчиков, обращаясь к Сигрид.

Шведка вопросительно посмотрела на Виктора.

— Это означает, что надо решить сейчас, — растолковал Виктор, — может, все-таки вернешься?

— Я-а-а? — возмутилась Сигрид. — С какого это перепугу?

Сигрид, которая хоть и знала русский язык превосходно, постоянно продолжала ему учиться, непроизвольно использовала фразу из обихода Игоря Хорунжего. Режиссер с улыбкой посмотрел на Лаврова, а тот на него.

— Ну-у-у, — замялся Виктор, — я же говорил, что нужно доверить это дело мужчинам.

— Но ты же сказал, что не бросаешь… никого?

Виктору было нечем крыть. Действительно, его предложение шведке уехать обратно выглядело, мягко говоря, некорректно с точки зрения компаньона.

— Л-ладно, будь по-твоему! — согласился Лавров. — Тогда мы больше не можем задерживать наших охранников… Спасибо, ребята!

Мужчины распрощались с охраной рукопожатиями, а Сигрид даже обняла по очереди каждого эфиопа, чем удивила и их, и всю группу. Последним из эфиопов к шведке подошел ее водитель — долговязый Нима. Большой, худой, жизнерадостный и безобидный, как игрушка. Ну что с него возьмешь? В Сигрид на миг забились детские живые чувства. Обняв худенького великана, она пустила слезу и пожаловалась:

— Нима, а у меня ведь мужа убили… Погиб он… — Слезы градом полились из глаз женщины.

Но что это? Великан Нима, веселый и задорный, вдруг скривился в странной гримасе… Невероятно высокий тридцатилетний сын скотовода Нима… плакал вместе с Сигрид. Нет, он не просто плакал. Он рыдал, и казалось, его ничто не может успокоить.

Сигрид растерянно посмотрела на окружающих. Она была удивлена настолько, что ее слезы просохли. Другие были удивлены ничуть не меньше. Нима вел себя так, будто Влад Колобов был и его родственником. Мягкосердечие этого увальня не могло не растрогать гостей Африки…

Провожая охрану до машины, Виктор спросил уже успокоившегося водителя:

— Нима, почему ты плакал?

— Мой дедушка говорит: если хочешь помочь человеку в скорби — раздели его слезы. Ему станет легче, а ты очистишься от злобы, зависти и желчи. Так говорили древние мудрецы нашего племени.

Вечер плавно перетекал в ночь, и Виктор строго разделил между съемочной группой дежурство в комнате Сигрид — по три часа каждому. Но даже если бы не состояние шведки, ее бы все равно охраняли. Лавров не доверял этому Стурену, да и племя, которое готово было от радости захлопать до смерти, легко может переменить свое отношение к белым, услышав команду канадского ученого: «Уничтожить!» По всему было видно, что Стурен здесь на первых ролях.

Укладываясь на ночевку, Виктор выставил будильник, чтобы не проспать свое время дежурства. Напротив, на небольшой кушетке, уже спал Маломуж, Игорь Хорунжий охранял Сигрид. А в углу, прямо на полу, положив голову на плечо, ничком спал странно прилепившийся к группе попутчик Вубшет.

Журналист положил под голову сумку, с которой не расставался. Там хранилась реликвия — Камень Святого Климента. «Так будет надежнее!» Он лег и сосредоточился. «Ладно, Стурен. Завтра посмотрим, чего стоят твои слова на самом деле. Ежели чего, поговорим по-другому… Si vis pacem, para bellum[18]. Виктор чувствовал затылком черную плинфу, лежащую в сумке, как вдруг отчетливо услышал в усталом мозгу: «Nil salvificem mundum sed verbum Dei».

— Не понял! — пробормотал он, подскочил и сел.

Лавров не знал латыни. Он произнес крылатое выражение, совсем не думая, что кто-то ответит на него. Откуда он услышал эту фразу? «Маломуж дурачится?» Журналист поднял голову. Олег спал сном младенца и даже похрюкивал. «Маломуж и латынь несовместимы», — иронично подумал Лавров и поправил свою «подушку», но мысли не давали ему покоя. «А кто?.. Вубшет? Ага, как же! Он и своего-то языка толком не знает…»

Прекрасная память журналиста воспроизвела сказанную кем-то фразу заново. Виктор повторил ее несколько раз, чтобы запомнить лучше. Но кто же ее сказал? И что она значит?

Он опять лег и стал восстанавливать ход своих мыслей. Дойдя до фразы «Si vis pacem, para bellum», он снова услышал в ответ: «Nil salvificem mundum sed verbum Dei»… «Nil salvificem mundum sed verbum Dei»… «Nil salvificem mundum sed verbum Dei»… Камень. Это был камень, который лежал под головой у Виктора.

Нет. Этого просто не могло быть! Камень говорил с ним. Неужели все, что рассказывал отец Антип, правда?

Лавров почувствовал, как корешки его волос задрожали. Легкое покалывание, как от незначительных электрических разрядов, охватило всю голову. Это чувствуют дети, когда боятся темноты. Это ощущают стритрейсеры, когда берут разгон на неровной трассе, это посещает поэта, когда он находит неожиданно удачную рифму… Адреналин. Лучший укол адреналина — это реальность. Камень действительно говорил с журналистом. Виктор лежал, словно в аэропорту, где мимо него бегают греки, древние иудеи, не менее древние римляне… Он был будто околдован. Не понимая ни слова, он чувствовал силу этого камня — из глубины веков, из дебрей христианской религии… С мыслями об этом журналист и уснул.

Глава 20
И все-таки ученый…

Ночь прошла без происшествий. Солнце «включилось» по обыкновению экваториальных широт — почти сразу, а к девяти Лавров уже подходил к комнате, в которой вчера принимал экспедицию Стурен.

Не успел журналист постучать в дверь, как она распахнулась и из помещения вышли две темнокожие женщины племени боран. Голые по пояс, в юбках до колен и босиком, со щетками в руках, они ничуть не смутились и даже не обратили внимания на Виктора, а направились к выходу, что-то шумно обсуждая и размахивая руками. «И это административное здание?»

Лавров на минуточку представил здание телеканала, где все уборщицы ходят без бюстгальтеров: «Радуцкий бы с ума сошел, увидев семидесятилетнюю тетю Пашу топлесс».

— Мистер Лавров, прошу вас, — послышалось из дверного проема.

Напротив Виктора стоял Стурен, который едва умещался в дверях, настолько он был высок и широк в плечах.

«Может быть, таким и был легендарный конунг Норвегии Олаф Трюггвасон? — подумал Виктор и тут же съязвил: — С пузом, правда, подкачал…»

И точно, небольшое брюшко у пятидесятилетнего Густава имелось. Но как он выглядел сегодня! Это был совсем другой человек. Канадский ученый со шведскими корнями был одет в чистый наглаженный костюм «сафари» и гладко выбрит. Ничто не напоминало в нем вчерашнего ковбоя-пьяницу. Единственное, что совершенно не вязалось с его внешним видом, так это кобура с пистолетом.