Читать книгу "Нью-Йорк - Москва - Любовь - Анна Берсенева"

– Но – что? – так же тихо спросила Эстер. – Ты же сказал «мы несчастливы». Ты-то почему?

– Я-то? – Он словно захлебнулся ее простым вопросом. – Я… Тебя не могу забыть, вот почему.

Эстер еле на ногах устояла, как будто он ее ударил.

– Как?! – с трудом проговорила она. – Ты – меня?..

– Я – тебя.

И тут она поняла, что это правда. Та самая правда, которая была написана на смешной любовной чашке. И что эта правда, эта любовь, которая неизвестно откуда взялась в них обоих, оказалась так сильна, что уцелела вопреки всему, как вопреки всему не разбилась хрупкая фарфоровая чашка.

Она медленно вскинула руки, положила ему на плечи и снизу заглянула в его глаза.

– Я тоже. – Голос ее совсем не дрожал. Он и не мог дрожать, когда она говорила правду. – Я тебя люблю по-прежнему.

Он склонил голову и коснулся губами ее губ. Не поцеловал даже, а вот именно коснулся, словно от этой попытки неполного прикосновения страсть не проснулась бы в них.

Как наивна была эта попытка! Конечно, он и сам понял это сразу же, как только почувствовал ее губы под своими губами. А то, что происходило с Эстер, и вовсе лежало вне всяких оглядчивых попыток.

Губы у него были тверды и холодны, а поцелуй при этом горяч настолько, что Эстер показалось, будто ей на губы упала огненная искра. Она вскрикнула, словно от боли, и прильнула к нему всем телом.

Игнат расстегнул плащ; руки у него вздрагивали. И когда он расстегивал на Эстер пальто, и потом, чуть не отрывая, мелкие пуговки ее блузки, – они вздрагивали все сильнее.

Эстер шагнула назад, вниз на две ступеньки, под нависающий козырек дома, и прислонилась спиной к стене. Игнат пригнулся, чтобы тоже войти под козырек. Теперь они были скрыты в тени этого старого, старинного, древнего дома; он принял их под свою защиту в последний час перед рассветом. Эстер казалось, что его стена вздрагивает за ее спиной.

Но это не стена, а сама она вздрагивала в Игнатовых руках, прижимаясь голой грудью к его голой груди. Если бы он не держал ее, не прижимал к себе, она упала бы к его ногам – колени у нее подкашивались. Он склонил голову совсем низко; ее грудь загорелась от его поцелуев.

Эстер почувствовала, что, одной рукою по-прежнему держа ее почти на весу, другой он проводит по ее ноге вниз. Желание его было таким простым и сильным, что она не хотела отсрочить его исполнение ни на секунду. Извернувшись каким-то невероятным образом, Эстер наклонилась, потянула вверх юбку и в том же быстром движении расстегнула его брюки. Он коротко застонал и прижал ее к себе еще теснее. Его тело искало ее в темноте, и искало так, словно когда-то, в какой-то другой жизни, они были не отдельными, отделенными друг от друга людьми, а единым существом. Очень счастливым существом.

Ведь не могло же быть так, что они не были там, в той неведомой жизни, счастливы вместе! Иначе разве чувствовали бы они себя теперь, в минуту полного слияния, так, словно счастье не пришло к ним впервые, а просто вернулось наконец после такой долгой, такой неправильной разделенности?

– Плечи все тебе исколотил, – шепнул Игнат, когда утихли судороги, сотрясавшие все его огромное тело. – Бедная ты моя, вдавил тебя в эту стенку!..

Он поцеловал ее плечи – сначала одно, потом другое; губы у него теперь были не огненные, а теплые, как вода в летней реке. Он поцеловал ее еще и в лоб, и в щеки, и снова в губы, потом осторожно опустил на брусчатку и, отвернувшись, стал застегивать брюки, плащ. Эстер тоже застегнула блузку и пальто, поправила юбку.

– Пойдем? – Она обернулась первой. – Можно на берег. Рассвет красивый над Влтавой.

– Пойдем на берег.

Злата уличка оставалась пустынной последние минуты. Скоро ее ночные призраки должны были уступить место дневным ее обитателям. Держась за руки, Игнат и Эстер медленно шли по старым камням.

Когда они вышли на берег Влтавы, солнце уже опиралось о речную поверхность нижним своим краем. От него бежали по воде разноцветные блестки, и Влтава была от этого похожа на праздничную дорогу, ведущую неведомо куда.

– Помнишь, мы в барак к тебе приходили? – глядя на сверкающую реку, улыбнулась Эстер. – На Яузу. Тоже весной, помнишь?

– Помню. Ты тогда сердитая на меня была, глаза у тебя сверкали. А Ксене жаль меня было, у нее слезы стояли в глазах.

– Я в тебя тогда влюбилась, – засмеялась Эстер. – То есть, наверное, даже раньше я в тебя влюбилась, но только тогда поняла… Ну конечно, раньше! Когда ты сахар колол, и искры у тебя из-под ладоней летели… Или еще раньше? – засомневалась она. – В самый первый день, когда по Петровке гуляли?

– Может, и еще раньше. – Он едва заметно улыбнулся. Она так любила эту его улыбку! – Раньше, чем мы вообще встретились.

– Конечно, – кивнула Эстер.

Они сели на лавочку. Карлов мост виден был отсюда весь. Рыцарь, трепетный юноша, стоял с мечом над мостом, охраняя Влтаву и Прагу.

– Что ты собираешься делать, Эстер? – спросил Игнат.

– Что значит «что делать»? – не поняла она. – Что сейчас делаю, то и дальше буду.

– Что сейчас, дальше не получится.

Голос его прозвучал как-то странно. Сурово, что ли?

– Почему? – удивилась Эстер.

– Потому что скоро здесь война будет.

– Где – здесь?.. – растерянно переспросила она. – В Праге?

– В Европе. А в Праге, скорее всего, в первую очередь. Чехия для Германии первый лакомый кусок. Я в Берлине год учился. Когда там живешь, это очень понятно. И все остальное, что скоро в мире будет, тоже понятно… Что с тобой немцы сделают, когда здесь окажутся, об этом ты не думала?

– Н-нет… – пробормотала Эстер.

Это была политика, а о политике она думала меньше всего. Особенно сейчас, когда Игнат, весь как есть, всем своим могучим обликом, был еще так ясно запечатлен в ее теле. А в душе ее он и вовсе был всегда… Какая уж тут политика, при чем тут Европа, Германия, война!..

– Тебе нельзя здесь оставаться, – помолчав, сказал он.

– Я не вернусь в Москву, – твердо произнесла Эстер. – Не вернусь. – И, подняв на него глаза, объяснила: – У меня здесь совсем не такая жизнь, на какую я надеялась. В ней ничего нет, Игнат, понимаешь? Ни-че-го! Ни работы, ни смысла, ни счастья.

– Но тогда зачем же ты… – начал было он.

– Не спрашивай! – Эстер расслышала в своем голосе слезы и поскорее постаралась заглушить их в себе. – Не спрашивай, я не могу этого объяснить. Но я это чувствую – почему из Москвы уехала. И я об этом ни одной секунды не пожалела, даже когда мне совсем плохо здесь было. Свобода – страшная вещь, – усмехнулась она. – Счастья в ней мало, а может, и совсем его в ней нету, платить за нее приходится дорого… Но все равно – не могу я без нее, а почему, сама не знаю. – Она помолчала и тихо сказала: – Я только одно знаю, что ее дороже… Если бы мы с тобой могли быть, я о ней и не вспомнила бы. Была бы с тобой хоть в тюрьме, хоть под расстрелом. Это правда, Игнат.