Читать книгу "Скажи, что будешь помнить - Кэти Макгэрри"

Я без труда представил лицо ее матери в тот момент, когда она отдавала это распоряжение.

– И что ты сделала?

– Дотронулась.

Я вскидываю брови:

– Дотронулась?

– Дотронулась.

– Да ты, оказывается, прирожденная бунтовщица.

– Не притворяйся, что шокирован. Ты имеешь дело с победительницей игры «Прибей Крота» и спасительницей беспризорных щенков. Темная сторона у меня определенно есть.

Я смеюсь, неожиданно для себя, как могу смеяться только с Элль, и она улыбается вместе со мной. Но затем улыбка меркнет, и все меняется, погружается во тьму, как если бы в комнате вдруг задули единственную освещавшую ее свечу.

– Мама так рассердилась. Она шлепнула меня по руке. Ударила в первый и последний раз в жизни. Я до сих пор помню ту боль, тот шок и ее слова. Ей было так стыдно за меня, я так ее огорчила, а когда посмотрела на папу, поняла, что и он чувствует себя так же.

Боль в ее глазах рвет мне душу. Всегда красивая, с безупречными манерами, образец совершенства, но в этот миг я вижу только боль.

– С тех пор я не притронулась ни к одному инструменту.

У меня такое чувство, будто сердце насадили на кол.

– Никогда?

Она качает головой:

– Никогда. Сказать по правде, я и музыку нечасто слушаю. А когда слышу… не знаю… чувствую себя виноватой. Как будто сделала что-то не так.

Чувство вины знакомо и мне, но для Элль оно – стыд. Музыка – жизнь.

– Это пианино ты можешь тронуть. Здесь нарушение правил – не давать воли рукам.

Элль вопросительно смотрит на меня, и я подмигиваю. Мне нравится, как она краснеет.

– Я серьезно. Сыграй.

– Но я не умею.

– Неважно. У каждого из нас был в жизни момент, когда он не знал, как играть на том или ином из этих инструментов. Первый шаг – набраться смелости, чтобы сделать ошибку. Иногда ошибки ведут к новым звукам, новым ритмам. Музыка не совершенна.

Вот почему я так по ней скучаю.

Элль вынимает руки из карманов, но между ней и клавиатурой словно образовалось силовое поле. Вместо того чтобы шагнуть вперед и нажать клавишу, которая приведет в действие молоточек, который ударит по струне, которая издаст звук, она отступает и убирает за ухо волосы.

Меня так и тянет скопировать ее движения. Потребность эта почти автоматическая, но ее направление противоположное: не отступить, а приблизиться. Будь я проклят, если становлюсь ее марионеткой, и она держит в руках нити.

– На этой неделе мне полагалось быть в Вашингтоне. На сегодня была намечена встреча с президентом.

– Важное дело.

Прикусив нижнюю губу, Элль не отрывает глаз от пианино, черно-белые клавиши которого напоминают острые, словно лезвие бритвы, зубы, готовые выпрыгнуть, если только она сделает неверное движение, вцепиться и кусать, кусать.

– Мне придется поцеловать Эндрю.

Зазубренным ножом по горлу.

– Что ты сказала?

– Шон прислал расписание мероприятий после их возвращения из Вашингтона, и нам с Эндрю предписано присутствовать на бейсбольном матче в Луисвилле, а в перерыве показаться в «Камере поцелуев».

Задыхаюсь от ревности, словно попал в заросшее водорослями озеро. Вдох. Выдох. Это я оттолкнул ее. Сказал, что у нас ничего не получится. Отправил прямиком в объятия того подонка.

– Так ты с ним?

Лицо Элль передергивает гримаса отвращения, рука ложится на живот, словно ее вот-вот вырвет.

– Это отвратительно. Эндрю и первый поцелуй – вот уж чего я хотела бы меньше всего.

Она сказала…

– Я пыталась позвонить папе, но ответил Шон. Я злилась, а он говорил, говорил… и в конце концов я согласилась. И теперь мне предстоит на глазах у всего мира целовать парня, который мне противен.

Ее нижняя губа едва заметно дрожит. Дрожит палец, на который она накручивает упавшую из-за уха прядку.

– Не знаю, что со мной происходит. Хочу записаться на курс программирования, хочу попасть на стажировку. Но сейчас я просто не знаю, кто я такая. Как-то незаметно для себя я превратилась в девушку, которая позволяет мужчинам трогать себя только потому, что у них есть влияние. Молчу, когда люди говорят гадости, оскорбительные вещи. И вот теперь должна подарить первый поцелуй парню, от которого меня бросает в дрожь. Я не знаю, кто я, но знаю, что вот такой быть не хочу. Хочу быть собой. Однако, по словам Шона, я не получу того, чего хочу, если не соглашусь на компромисс.

Глаза ее полны слез, и она моргает, как будто вот так запросто можно прогнать обиду и боль. Я понимаю и ее боль, и ее отчаяние. Были ночи, когда и у меня по щекам текли слезы. Когда я лежал в темноте, глядя в потолок, думая о семье. Проклиная себя за то, что слушал тех, кто пользовался мной, и отрывался от тех, кто заботился обо мне по-настоящему.

Я понимаю, каково это, когда пытаешься угодить тому, кто, как ты считаешь, любит тебя. Ради этой любви, ради сохранения ее ты выкручиваешься и выгибаешься, чтобы стать таким, каким тебя желают видеть, и в конце концов ломаешься. В них есть дыра, которую нужно заполнить, и они хотят, чтобы ты стал круглым, как им надо, даже если ты квадратный. Быть тем, кто ответственен за чье-то счастье, ужасно трудно, потому что мы все люди, а люди спотыкаются и падают.

И поскольку мы никогда не оправдываем ожиданий, нам приходится принимать наказание.

Когда я вступил в ту группу, отец остался в городе и разговаривал со мной, проводил со мной время. Мне казалось, что он любит меня, и я расшибался в доску, чтобы сохранить его внимание.

Как объяснить это Элль? Не знаю. Не знаю, как сказать, что, разрываясь на части ради кого-то, она просто убьет себя. Ей больно, и, зная Элль, можно предположить, что боль питает злость, и ей понадобится выплеск, разрядка.

Что-то подсказывает мне, что долгая прогулка по не самому благополучному кварталу с последующим возвращением по дорожке вдоль реки вряд ли придется Элль по душе. Сам я после возвращения домой совершал такие прогулки едва ли не каждый вечер. Скорее всего, не мечтает она и о том, чтобы развести костер из двух веточек с помощью кремня.

Сердце колотится. Я знаю, что мне нужно сделать, и ради Элль готов рискнуть. Вместе с ней я, может быть, сумею совладать с собой, сев за барабаны. Может быть, смогу поверить в себя.

Подбираю банкетку, отношу ее к барабанам и отталкиваю табуретку.

– Иди сюда.

Элль смотрит на меня, прищурившись, пытается понять, о чем я прошу. Мне не нужно, чтобы она думала. Думать в такой момент вредно. Нужно чувствовать. Если почувствует, то сможет собрать все, что заключено в ней, и выдать в мир. Может быть, если я позволю себе почувствовать, то смогу наконец выплеснуть и свою боль.