Читать книгу "Будет больно: история врача, ушедшего из профессии на пике карьеры - Адам Кей"

«Хорошо. Но если я приду прямо сейчас, то пациент, которым я занимаюсь, умрет».

Раунд.

Добрых пять секунд на том конце провода была тишина – он явно пытался понять, может ли он сказать что-то такое, чтобы убедить меня спуститься и избавить его от проблем с начальством. Я же тем временем не перестаю дивиться системе, которая настолько помешана на взятых с потолка целевых показателях, что ему требуется столь много времени для ответа.

«Ладно. Просто придите, когда сможете, – очнулся ординатор. – Но мне все это очень не нравится».

Когда моей пациентке с преэклампсией уже ничего не будет угрожать, надо будет ей напомнить написать ему письмо с извинениями.

26 ноября 2010 года, пятница

К.С. – последняя пациентка, которой нужно подписать перед операцией форму информированного согласия. Это пожилая дама, которой назначили гистероскопию вследствие недавнего вагинального кровотечения. Она пришла в сопровождении переполненного дерзостью сына в красных штанах, который убежден, что если к медперсоналу относиться как к дерьму собачьему, то это убедит их в его важности и они будут больше стараться. Удивительно, но это весьма распространенное убеждение, которое, как бы мне ни было неприятно это признавать, является абсолютной правдой. Именно такие люди и пишут жалобы на врачей из-за малейшей царапины на маникюре.

С каждым задаваемым им вопросом мне приходится все крепче держать язык за зубами. «Сколько раз вы уже это делали?», «Разве этим должен заниматься не ваш консультант?». Если бы мы были в ресторане, а я был официантом, то я бы уже замешивал в его мясо по-бургундски свою слюну со спермой. Однако моя пациентка – милейшая старушка, которая не должна страдать из-за того, что ее сынишка полный мудак. Разговор окончен. «Представьте, что это ваша мать», – дает он мне указание. Я заверяю его, что в его интересах, чтобы я этого не делал.

2 декабря 2010 года, четверг

Провожу свой воскресный вечер в родильном отделении вместе с великолепным старшим интерном. Она просит меня посмотреть КТГ одной пациентки, и я соглашаюсь с ней в том, что эта пациентка нуждается в экстренном кесаревом в связи с дистрессом плода. Пациентка и ее муж – милейшая пара и не так давно сыграли свадьбу. Это их первый ребенок, и они прекрасно понимают ситуацию.

Старший интерн просит меня выступить ассистентом, чтобы она могла сама провести операцию. Итак, мы в операционной. Интерн слой за слоем пробирается к ребенку – кожа, телесный жир, мышцы, первая брюшина, вторая брюшина, матка. Она делает разрез матки, и вместо околоплодных вод оттуда льется кровь. Произошел разрыв плодных оболочек[144]. Я сохраняю спокойствие и прошу интерна достать ребенка. Она говорит, что не может – ей что-то мешает. Я беру операцию в свои руки – ей мешает плацента. У пациентки недиагностированное предлежание плаценты. Это должны были заметить на УЗИ, и ей не должны были позволить рожать. Я достаю плаценту, а затем достаю ребенка, который явно мертв. Педиатры пытаются его реанимировать, однако все безуспешно.

У пациентки обильное кровотечение из матки – один литр, два литра. От наложенных мною швов толку нет, от лекарств – тоже. Я звоню консультанту, чтобы она срочно приехала. Пациентка уже под общей анестезией, и ей делают срочное переливание. Ее мужа выводят из операционной. Кровопотеря достигает пяти литров. Я накладываю стягивающий шов[145] – безрезультатно. Я сдавливаю матку изо всех сил – только так кровотечение удается остановить.

Приезжает консультант, пробует наложить еще один стягивающий шов – не помогает. Я вижу в ее глазах панику. Анестезиолог говорит, что не успевает вливать кровь – настолько быстро пациентка ее теряет, и есть риск, что начнут отказывать органы. Консультант звонит коллеге – он не на дежурстве, однако более опытного хирурга она не припомнит. Мы по очереди сжимаем матку, пока он не приезжает 20 минут спустя. Он проводит гистерэктомию: кровотечение наконец удается остановить. Двенадцать литров. Пациентка отправляется в интенсивную терапию, а меня предупреждают, чтобы я готовился к худшему. Мой консультант говорит с мужем. Я начинаю было писать отчет об операции, однако вместо этого безостановочно реву на протяжении часа.

10. Последствия

Это была последняя запись, сделанная мною в дневнике, и именно из-за нее в этой книге больше не будет ничего смешного.

Все в больнице были очень добры ко мне и сказали, что я все сделал правильно. Они сказали, что в случившемся не было моей вины, что я не мог сделать что-либо по-другому, и отправили домой, не дожидаясь окончания моей смены.

Вместе с тем я чувствовал себя так, словно подвернул лодыжку. Целый шквал людей спрашивали меня: «Ты в порядке?», при этом явно ожидая от меня, что я все равно выйду на следующий день на работу, словно ничего и не случилось. Не то чтобы они были бессердечными или легкомысленными – такова уж проблема нашей профессии.

Нельзя носить траурную повязку после каждого раза, когда что-то идет не так, нельзя каждый раз брать месячный отпуск – это случается слишком часто.

С этой системой и больничный-то сложно получить, не говоря уже о возможности прийти в себя после ужасного дня. Более того, по правде говоря, врачам нельзя признавать, насколько губительными для них являются такие моменты. Если собираешься выдержать работу в этой профессии, то необходимо убедить себя, что все эти ужасы являются неотъемлемой частью твоей работы. Нельзя лишний раз задумываться о человеке за шторкой – от этого зависит твое собственное душевное спокойствие.

Мне уже доводилось быть свидетелем смерти детей и прежде. Я уже имел дело с матерями на пороге смерти. Но в этот раз все было по-другому. Я впервые оказался самым старшим врачом в отделении, когда в нем случилось нечто ужасное, я впервые был тем, кто должен был со всем разобраться. Все зависело от меня, и я всех подвел.

Мне не были предъявлены обвинения во врачебной халатности, и никто ни о чем подобном даже не заикался. В Генеральном медицинском совете всегда судят о врачебной халатности, задавая вопрос: «Могли ли ваши коллеги повести себя в данной ситуации как-нибудь по-другому?» Все мои коллеги сделали бы в точности то же самое, и результат у них был бы точно таким же. Однако для меня этого было недостаточно.

Я знал, что если бы постарался чуть больше, если бы был более наблюдательным, то мог бы оказаться в той палате на час раньше. Я мог бы заметить на КТГ одно небольшое изменение, я мог бы спасти этому ребенку жизнь, сохранить матку его маме. От всех этих «мог бы» мне было попросту никуда не деться.