Читать книгу "Зощенко - Бернгард Рубен"

Но несмотря на его новые произведения, на глубокомысленные «Возвращенную молодость» и «Голубую книгу», на идеологически выдержанные биографические повести, несмотря на пьесу «Опасные связи», в которой органы НКВД разоблачают «врагов народа» из антипартийной оппозиции, — ореол изумительного юмориста и сатирика стойко сопровождал Зощенко повсюду и в 30-е годы. Все помнили его заразительно смешные рассказы 20-х годов, их отсвет ложился на все последующие его сочинения и на него самого. И какую бы «положительную» книгу 30-х годов ни обсуждали читатели на вошедших в общественный обиход читательских конференциях, они шли посмотреть на автора тех рассказов. Сложны, причудливы, противоречивы повороты и переплетения нашей жизни. И, может быть, все, что он сочинял в 30-е годы, имело также своей функцией прикрыть написанное в 20-е… Однако тут неизбежно возникает вопрос о цене прикрытия. Но — вся страна была охвачена пандемией страха, гнездившегося в людских душах, вирус которого образовывал самые различные «штаммы».

Он подошел к Великой Отечественной войне, сделав, казалось, все, что делали завзятые советские писатели. Обстоятельства окружающей действительности, миропонимание, здоровье, надежды, заблуждения, страх, самообман, потребность стабильности, желание успеха, чувство самосохранения — сколько внешних и внутренних сил своим одновременным воздействием правят человека в ту или иную колею… Единственное, что Зощенко не смог или не успел тогда сделать, это сочинить книгу о Сталине.

И все-таки была у него одна работа, одна рукопись, которую он не сумел закончить в это свое советское десятилетие. Которая не поддалась ему в тот срок, увернулась от него тогдашнего, отложилась в той суете, осталась в столе. Называлась она тогда «Ключи счастья». А впоследствии стала повестью «Перед восходом солнца», которую он полагал своей главной книгой.

5. ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ

Среди всех любовных увлечений Зощенко одна связь была у него и длительной, и особенно глубокой. Хотя начиналась, как и прочие.

В 1935 году в Гослитиздате, располагавшемся на одном из этажей знаменитого Дома книги, он познакомился с Лидией Александровной Чаловой. Она работала там художественным редактором, ей было тогда 22 года, и она была замужем.

А Зощенко исполнился 41 год, он был на девятнадцать лет старше Чаловой. Вот как она сама описывает начало их знакомства:

«Мы стали видеться — Михаил Михайлович и я с мужем. Ходили в Дом кино, в театр. В 1938 году мой муж (он был инженер, работал в оборонной промышленности) трагически погиб, испытывая какое-то взрывное устройство. Мне было очень плохо, и Михаил Михайлович, чтобы помочь мне прийти в себя, стал часто бывать у нас вечерами. В моей комнате был камин, Михаил Михайлович садился возле него в кресло и занимал меня разговорами о повести, которую писал и которую называл „Ключи счастья“. Он мог говорить о ней без конца. На протяжении всех предвоенных лет он только о ней и думал, только о ней и говорил. Это была постоянная тема его разговоров».

Следует отметить, что обычно Зощенко мало рассказывал о своих творческих замыслах женщинам, которыми увлекался. Он изящно ухаживал за ними и приятно проводил время, отдыхая вместе с тем от своей писательской работы. И уже одно то, что с Лидией Чаловой он изменил этому правилу, указывает на особенность установившихся у них отношений.

И далее Чалова пишет:

«Но, конечно, участие Михаила Михайловича в тогдашней моей жизни не ограничивалось только умными беседами у камина. В то время модно было ходить на футбол. И мы ходили. Иногда в компании с Д. Д. Шостаковичем и В. В. Лебедевым. Они были настоящие болельщики. Шостакович „болел“ отчаянно, вел себя как мальчишка — вскакивал, кричал, размахивал руками. А Михаил Михайлович болельщиком не был. Он вообще не был азартным человеком. Хотя ходил не только на футбол, но и на бега. И в карты играл. Вот что он действительно любил, так это карты — любил раскладывать пасьянсы, гадать. Мне казалось, что он всерьез верит в гадание на картах».

У Зощенко, как известно, было обостренное чувство собственного достоинства, и он не старался как-то маскировать свои отношения с Чаловой. Его ухаживания за нею запечатлела в своих воспоминаниях С. Гитович, жена молодого в то время поэта Александра Гитовича:

«Я сижу на широком подоконнике в Доме книги и жду Саню. Скоро конец рабочего дня.

Вот по длинному коридору в расстегнутом пальто и темной кепке медленно идет Михаил Михайлович. В вывернутой руке, как оружейный приклад, он держит тугой колючий ананас, издали похожий на черепаху.

Тогда ананасы были в диковинку, и все встречные с интересом смотрели на Зощенко, на большой с прозеленью ананас и знали, что он его несет старшему техреду, роковой женщине — Лидочке Чаловой. Любопытные сослуживцы, как бы невзначай, проходя, открывали дверь и заглядывали в комнату техредов, и мне сквозь раскрытую дверь был виден заваленный бумагами стол, и на гранках, как бронзовый идол, стоял ананас, а над ним маячило розовое, хорошенькое личико Чаловой.

Напротив ее стола сидел Михаил Михайлович — подтянутый, изящный, вежливый, смотрел на нее печальными глазами и, улыбаясь, ей что-то говорил.

Потом я видела, как Лидочка надевает синюю поддевочку с серой мерлушкой и, сунув Михаилу Михайловичу свой портфель, в одну руку берет ананас, а другой цепляется за рукав Зощенко и, смеясь и что-то щебеча, уводит его коридором Госиздата». (Вероятно, определение «роковая женщина» приложилось к Чаловой после гибели ее мужа.)

И вот еще один, более поздний, «снимок», оставшийся в памяти Евгении Хин, которая познакомилась с Зощенко в поезде, направляясь, как и он, в Дом творчества в Коктебеле, где они затем много времени проводили в совместном общении:

«Я увидела его в первый раз в июне 1938 года на перроне вокзала у поезда „Ленинград — Феодосия“. Не зная его имени, я обратила внимание на темное, как будто закаленное в огне лицо, выразительные, прикрытые тяжелыми веками глаза, усталую, в чем-то очень грустную улыбку. Он прохаживался по перрону с молодой женщиной, звонко болтавшей рядом, и мне показалось, что, несмотря на внешнюю учтивость, он не слышит ее, а занят какими-то своими, очень важными для него и не идущими к обстановке мыслями.

…этот беспечно прохаживающийся, невысокий, скромно, но изящно одетый человек, так отчетливо углубленный в свои мысли, все больше привлекал мое внимание.

Протрещал звонок, забегали носильщики, заторопились опаздывающие пассажиры. Незнакомая пара прощалась под моим окном. Вдруг, к моему удивлению, женщина поцеловала руку своему спутнику, а затем стала целовать другую — и еще, и еще. И он, мягко и снисходительно улыбаясь, тоже прикоснулся губами к ее руке. Так они прощались „по-турецки“, и этот необычный жест еще более заинтриговал меня.

— Это — Зощенко! — сказал кто-то сзади. И мое любопытство, столь возбужденное, получило свое оправдание.

Вряд ли был в ту пору писатель в Советском Союзе более популярный, чем Зощенко». (Е. Хин кратко записала около пятидесяти устных рассказов Зощенко, которые услышала от него тем летом в Коктебеле, и несколько из них в восстановленном виде опубликовала после его смерти. В ее воспоминании Л. А. Чалова не названа, но со всей вероятностью можно полагать, что тогда на перроне была именно она.)