Читать книгу "Почти семейный детектив - Людмила Мартова"

Галицкий без тени сочувствия холодно смотрел на него. Ганна, обладавшая более мягким сердцем, засопела.

— В твоих словах, что тебя пытаются обвинить в убийствах, что-то есть, — помолчав, признал Галицкий. — Остается только понять, кому ты насолил настолько, что тебя хотят посадить в тюрьму пожизненно. Если мы это поймем, то, пожалуй, попутно найдем их обоих.

— Кого их? — не поняла Ганна, а Гарик отнял руки от лица и уставился на друга с внезапно вспыхнувшей надеждой.

— Картину Шагала и убийцу, — спокойно ответил Галицкий. — Вот что, Павел, — Горенко передернулся от такого обращения. Со времен их юности друг не звал его иначе как Гарик. — На самолет ты уже опоздал, так что в Берлин, пожалуй, не полетишь.

— Я могу купить билет на другой рейс.

— Нет, этого мы делать не будем. Берлинских партнеров я предупрежу. Нам нужно разобраться со всем, что происходит. Так что езжай домой и жди моего звонка. Я сейчас посоветуюсь со своими знакомыми в МВД. И после этого примем решение, что делать дальше. Ты, конечно, подонок, но вешать на тебя три убийства, которые ты не совершал, я в память о нашей былой дружбе, не позволю.

— Ты меня уволишь?

— Если честно, пока не думал об этом. Были дела поважнее. Доверять тебе, как раньше, я, конечно, уже не смогу. А работать… Черт его знает… — Гарик затравленно смотрел на него.

— Да, и еще, постарайся найти список участников встречи в Новогиреево. Мне кажется, что пришло время познакомиться с господами писателями поближе.

— Ты думаешь, Вальку убил кто-то из них? — спросила Ганна.

— Я понятия не имею, кто убил Вальку, — честно признался Галицкий, — но вся эта история мне уже порядком надоела и совсем не нравится.

Глава восемнадцатая
Небо Лондона

Вся эта история уже порядком поднадоела. Все пошло не так, как должно было пойти. В какой момент ситуация начала выходить из-под контроля? Скорее всего, когда в дело вмешалась бабка. Убивать бабку вовсе не входило в первоначальные планы. Она была ни в чем не виновата, если только в том, что не вовремя оказалась на лестнице. Или не нужно было трогать эту проклятую Алесю? Ведь конечная цель была уже достигнута, а побочное моральное удовлетворение, боже мой, да разве оно может иметь значение, когда речь идет о миллионах?

Отражение в темном зеркале скептически усмехнулось, слегка скривив угол рта. Негоже лгать себе… Совсем негоже. Моральное удовлетворение от победы над растоптанной гадиной — превыше всех денег мира. Изумление в глазах проклятой девчонки, сменяющий его страх узнавания, ужас перед неминуемой расплатой… Что может быть лучше?

Эта сладкая отрава свершившейся мести… Вкусив ее один раз, так тяжело остановиться, чтобы не хотеть ее снова и снова. Не зря говорят, что месть сродни наркотику. Но нельзя подсаживаться на иглу мщения. Нужно спокойно доделать то, что запланировано, и жить, лишь изредка позволяя сладостным воспоминаниям выбираться из закоулков памяти, вызывая дрожь экстаза. Слышать звучание струн, перебираемых Мнемозиной, вкушать нектар, пить его прохладу, улыбаться своим потаенным мыслям, зная, что заслуженное наказание свершилось.

Вот только…Отражение в зеркале чуть нахмурило брови. Почему оставленный след не привел к Павлу Горенко? Вернее, привел, не мог не привести, но совершенно безрезультатно. Как так получилось, что из аэропорта он вернулся домой? Он никак не должен был туда возвращаться, потому что на этом, пожалуй, строилась вся схема.

В Белоруссии расследование должно было взять след Дзеткевича, и тогда Горенко улетел бы в Берлин. Если бы Дзеткевичу удалось быстро выкрутиться, тогда арест неминуемо ждал бы Горенко. Третий вариант не был предусмотрен в схеме, которая теперь дала неожиданный сбой.

До этого момента все шло хорошо, даже несмотря на бабку. Бабка как раз вписывалась в схему. Схему идеального преступления. Отражение в зеркале подмигнуло само себе и подняло бокал в приветственном салюте. Кроваво-красное вино плеснулось на стенки, оставляя масляный след. Хорошее вино должно оставлять такой след на стекле, густой, жирный, тягучий. Иначе оно не может считаться хорошим.

Когда-то, отражение снова усмехнулось, не приходилось разбираться в дорогом вине или отличать односолодовый и купажированный виски. Тогда и мясо-то было просто мясом, а не мраморной говядиной, олениной или филе аллигатора. А еще чаще — дешевой бумажной колбасой, которая, полежав сутки в холодильнике, покрывалась склизким налетом и зеленела, и ее приходилось отваривать в круто просоленной воде, чтобы не отравиться.

Много лет прошло с тех пор, а нет-нет, да и всплывают воспоминания, имеющие стойкий привкус отваренной колбасы и макарон по-флотски. Хорошо, что время необратимо. Хорошо, что оно спешит вперед, тикая, как будто шаркая по асфальту спадающими тапочками. Осталось пройти еще немного, до поворота, за которым откроется много-много тумана, запаха торфа с болот, капель воды, висящих в набухшем воздухе, который, кажется, можно погладить, погрузить в него пальцы, сжать кулак, сминая сырую свежесть.

Зеркало, в котором виднелось отражение, тоже запотело, подернулось дымкой от близкого горячего дыхания. Сквозь пелену виднелись смутные очертания будущей жизни, тихой, ароматной, аристократичной, неспешной, как классический английский чай. Его можно будет пить каждый день в кафе неподалеку от Тауэра. Обязательный «файф-о-клок» входил в представление о счастливом будущем, в котором не было места сомнениям, обидам и ненависти.

Осталось сделать совсем чуть-чуть. Самолет должен подняться в воздух завтра, в пятнадцать сорок пять по московскому времени. А это значит, что до свободы, настоящей свободы, осталось чуть более суток.

Щелкнул замок на маленьком кейсе, бережно уложенном на туалетный столик в роскошном гостиничном номере. Дыхание участилось от волнения перед тем, что лежало внутри и вот-вот должно было явиться на свет. Дрожащие руки извлекли на свет детскую подзорную трубу с намотанным на нее холстом, чтобы не разбились объективы. Первый слой холста был отброшен в сторону с легкой небрежностью. Над вторым пальцы невольно затрепетали, разворачивая, а затем смахнули дымку с зеркала, в котором послушно отразились маленькие дома красного кирпича, остроугольные, уходящие в небо крыши и парящие над ними люди в белых и черных одеждах.

«А вы не из Витебска?» — Говорят, что в последние годы своей жизни именно такой вопрос задавал всем встреченным незнакомцам Марк Шагал. И сейчас в зеркале, чуть качаясь в неверном свете, бьющем из занавешенного окна, отражался прекрасный Витебск, визитная карточка великого художника. Пропуск в беззаботную новую жизнь.

В этом крылась насмешка судьбы. Падение в ад, мучения и боль, боль, боль, от которой, казалось, не было спасения, начались именно в Витебске и им же и заканчивались. Жизнь совершила виток и перешла на более высокий уровень. Кажется, так гласила марксистско-ленинская философия, изучаемая на втором курсе театрального института. Боже мой, как давно это было.