Читать книгу "В моих глазах – твоя погибель! - Елена Хабарова"

Нет. Это ей уж точно не под силу!

Пуля – она материальна. Она не подчиняется ничьей воле – кроме воли спущенного курка, капсюля, воспламенившего порох, газов, которые вынесут ее из ствола… Даже Гроза не смог остановить пулю, которую послал в него Артемьев тогда, в восемнадцатом году, в Сокольниках! Эх, ну почему, почему Артемьев не убил его в тот страшный вечер?! Всё сложилось бы иначе!

Ничего. Лучше поздно, чем никогда. У Ромашова появился шанс всё исправить.

Он отдернул взгляд от глаз Александра и физически ощутил, какое облегчение почувствовал юноша.

Рано радуешься!

Ромашов огляделся, увидел ружье, лежащее в стороне, и потянулся к нему. Вот сейчас…

– Андрей! – раздался в это мгновение испуганный крик. – Андрей, уюн? Жив?

Ромашов вздрогнул, обернулся.

Никифор! До чего же не вовремя он появился! Теперь придется убить всех троих, но успеет ли Ромашов выстрелить достаточно быстро, чтобы уложить двоих – и успеть перезарядить ружье для третьего выстрела?..

А впрочем, с Никифором можно справиться мыслительным приказом и заставить все забыть, хотя бы на время…

– Уюн! – крикнул он громко. – Одёгои эуси исиру, Никифор![49]

Затрещал подлесок, сквозь который продирался нанаец.

Ромашов поднял ружье и с ненавидящей усмешкой снова взглянул в глаза сыну Грозы, крикнув по-русски:

– Здесь хорошая добыча!

Александр побледнел, и Ромашов легко понял, о чем он думает. А думает он о том, что незнакомый охотник и его сообщник убьют обоих, заберут женьшень, и тигр тоже им достанется… И никто никогда не узнает, как и когда Александр Морозов и его проводник-нанаец перешли из мира живых в мир мертвых. А они станут жертвой хунхузов, которые вовсе не канули в прошлое, а продолжают разбойничать в тайге.

Если против одного Александр был бессилен, то с двумя уж ему точно не справиться!

Да, мальчишка угадал намерение странного незнакомца и сейчас думает о том, что и он, и Данила погибнут через минуту.

Именно это и произойдет!

Но Ромашов не успел выстрелить, потому что сквозь низко нависшие ветви черного пихтача в распадок проломился Никифор – веселый, улыбающийся, в обтрепанной телогрейке, заношенной клетчатой рубахе и потертых брюках, заправленных в сапоги.

Он сорвал с головы засаленный апон (нанайцы летом охотно носили русские штаны, рубахи, телогрейки и обувь, забыв свой живописный, хотя и не слишком прочный национальный наряд, однако головы прикрывали только апонами: русские кепки и ушанки они не любили), вытер вспотевший лоб. Окинул собравшихся цепким взглядом охотника и радостно воскликнул:

– Здравствуй, Дёая, хусэ нэу, младший брат! Что, опять голова болит? А чего ж твой русский доктор тебя не лечит? Неужели шамана звать придется? Но ты знаешь, Кира Самар к моему хусе нэу ни за что не пойдет. Что же делать? Ай-я-яй, беда как плохо! Смотри, русский доктор, моей жене тоже скоро рожать, шамана позову, не тебя!

И расхохотался.

– Почему ты называешь его Дёая? – недоумевающе спросил Андрей. – Ты же говорил, Данила…

– Дёая – значит десятый. Десятым ребенком в семье родился! Данила – для русских, а для наших – Дёая, – словоохотливо пояснял нанаец. – Я вот тоже – вроде бы Никифор, а на самом деле – Нённери, весенний, потому что весной на свет появился. Моя Серафима – да ты знаешь мою жену, Андрей! – по-нашему Сингэктэ, черемуха. Теперь уж эти имена все забыли, кроме родственников. Тебя, Андрей, тоже, может быть, еще как-нибудь зовут, да ты забыл?

– Нет, – процедил сквозь зубы Ромашов. – Я не забыл свое настоящее имя. Меня зовут Ромашов.

– Это фамилия, а не имя, – удивился Никифор.

– А мне плевать! – бросил Ромашов.

Прищурившись, он мерил стремительными взглядами Данилу, Никифора и сына Грозы, чувствуя, как от мыслительного напряжения ссыхается, натягивается кожа на лице.

И медленно покачал головой.

Нет. Он не станет убивать сейчас этих двоих. Нанаец – пустая жертва, пусть живет. А для сына Грозы быть убитым вот так, стремительно, – это слишком легко и просто… Мальчишка не заслужил мгновенной смерти! Сначала он должен испытать боль – боль потери всего, что любит. Так же, как его отец лишил Ромашова любимой женщины, так же Ромашов лишит сына Грозы людей, которые дорогие ему, которых он любит. Ромашов уничтожит их, заберет их жизненную энергию и только потом прикончит Александра. Сын Грозы должен своими мучениями заплатить за то горе, которое причинил Ромашову отец! Смерть Александра не будет легкой, и прежде чем испустить дух, мальчишка изопьет чашу страданий, полную до краев.

И тогда Ромашов вполне насладится местью и обретет все силы, которые Гроза оставил сыну в наследство.

А Лиза… нет, она ничего не сможет сделать! И если там, на небесах, ее душа может чувствовать мучения, она будет корчиться и стенать от этих мучений, превышающих человеческие!

Ромашов растянул губы в улыбке и сказал Никифору:

– Я спас твоего брата и русского врача от амбани. Поэтому он принадлежит нам с тобой.

Никифор и Данила переглянулись, но не обменялись ни словом.

– А теперь они уйдут подобру-поздорову, – добавил Ромашов, поворачиваясь к Александру и глядя на него с откровенной насмешкой.

Несколько мгновений они неотрывно смотрели друг другу в глаза, и Ромашов читал, как в книге, мысли сына Грозы. Мальчишка понимал, что болотно-зеленый глаз лжет, а вот синий может рассказать ему всю правду об этом Андрее или Ромашове – да, сможет рассказать, если только будет время и возможность вглядеться в его кукольную, эмалевую синеву. И Александру кажется, что в этом глазу, словно годичные кольца на срубленном стволе, которые способны поведать опытному леснику о возрасте и о болезнях дерева, отражены узоры жизни этого страшного человека, обладающего необъяснимым могуществом, – человека, с которым Александр ощущал пугающую, но нерасторжимую связь. Эта связь была основана на ненависти Андрея к нему.

Александр чувствовал эту ненависть, которую незнакомый охотник к нему испытывал, но не мог понять ее природы.

Почему? За что?!

Мальчишке страшно, очень страшно, ощущал Ромашов. На миг Александру даже захотелось броситься наутек, но он пересилил свой страх. Он гордец… каким был сам проклятый Гроза!

Искушение всадить пулю в высокий белый лоб его сына вернулось и оказалось таким мощным, что Ромашов ощутил, как затрясся в нервной дрожи его палец на спусковом крючке. Но вновь пальцы Лизы сплелись перед его лицом.

Она не дает убить сына… А что, если Ромашов и потом не сможет с ней справиться? Что, если она все-таки окажется способна даже пулю остановить?!