Читать книгу "Парижские подробности, или Неуловимый Париж - Михаил Герман"

Продавец на улице Муффтар

Жизель и Мишель

Под маленьким навесом немолодой, загорелый, седой, белозубый аккордеонист. Он был во главе этого события, его незаметной режиссуре подчинялись все. Он играл, иногда напевал, объявлял и комментировал номера. Живой аккордеон, веселые голоса, происходило некое общее событие, встреча, праздник, свидание друзей. Да, это было нечто вроде того, что прежде называлось le bal musette[241]. Уже потом я узнал, что именно так называют это явление в Париже – «мюзет на Муффтар».

Седой аккордеонист – человек известный, о нем были телепередачи, ему посвящены диски. Его зовут Кристиан Бассуль. В молодости учитель английского языка, он уже почти полвека – душа и режиссер мюзет. Живет в крохотной квартирке неподалеку, на улице Паскаля, среди предметов и мебели своего детства, говорит, что именно поэтому ощущает себя мальчишкой.

Все это я узнал много позже, но, признаться, вся эта информация мне кажется даже избыточной. Когда-то в тридцатые годы песенку «Под крышами Парижа» («Sous les toits de Paris»), давшую название фильму Рене Клера, знали и напевали во всем мире. Фильм прославлен и забыт, а мелодия и, главное, само это словосочетание «под крышами Парижа» еще живут на окраинах нашей памяти: смутные черно-белые картины бедной парижской улицы, прохожим продают листки с текстом песни, и они поют ее под аккомпанемент шарманки или аккордеона. Кепки, широкие брюки, шейные платки, распахнутые воротники, ножи в карманах, гренадин, вино, абсент, танцы, любовь, смерть… Поэтому, вероятно, и танцы на Муффтар дороги мне именно своей близостью к романтическим видениям минувшего, и подробности (их я поневоле узнаю все больше) о людях, кажущихся мне видениями былого, мне хоть и любопытны, но словно бы и в тягость. Мы давно перезнакомились и нежно обнимаемся при встрече, но все эти прелестные люди для меня скорее духи, герои, а не мои современники из плоти и крови.

Собравшимся – совершенно как в том фильме – раздавали отпечатанные тексты песенок. Играл аккордеон, и не юная, но прелестная своей открытой веселостью и звонким, с хрипотцой голосом и ясными глазами дама громко пела «Мой любовник из Сен-Жана» («Mon amant de Saint-Jean»), старую песенку Эмиля Каррара на слова Леона Ажеля, впервые спетую еще в 1942-м Люсьен Делиль. Как девушка потеряла голову в объятиях того, кто показался ей самым красивым в Сен-Жане: «Comment ne pas perdre la tête…»[242]Ей подпевали, как полвека назад. И грустили при последних словах:

Il ne m’aime plus,

C’est du passé, n’en parlons plus[243].

В центре бала всегда – уже немолодой, сильно состарившийся на нашей памяти щеголь, напоминающий героев-апашей, этих коварных charmeurs из классических фильмов «noir et blanc» тридцатых годов, с лицом сухим, надменным и опасно красивым, бесстрастным во время танцев. Танцует он неустанно, непрерывно, совершенно профессионально, и удостоенные его внимания дамы, даже те, кто танцует отлично, робеют, стесняются и стараются так, что порой путают фигуры. Его постоянная и верная партнерша – великолепная Жизель, которой можно дать и двадцать пять, и шестьдесят, – танцует лучше всех. Они, увы, расстались. Где она теперь, прекрасная рыжая Жизель?

Каждое воскресенье блистательный этот танцор по имени Мишель приходит в другом наряде и часто в разнообразных кепках, что увеличивает его сходство с персонажами старых кинокартин.

Счастливый народ! Ведь он живет в уверенности, что по крайней мере раз в неделю может отрешиться от всех своих забот; может танцевать, петь и веселиться, скинув бремя горестей, которое так угнетает дух других наций (Лоренс Стерн).

Столько красавиц! Пусть придут в воскресный полдень сюда те, кто утверждает, что в Париже нет красивых женщин. И как, в самом деле, не потерять голову (comment ne pas perdre la tête) от оживленных светом немудреного веселья лиц – юных, детских, старых и молодых. Здесь и в самом деле хорошеют дурнушки, а все остальные превращаются в красавиц. Все счастливы. И озаренные забытой юностью почти старушечьи личики, и трогательные и смешные в детском своем веселье дамы средних лет, и растерянные, но покоренные зрелищем случайные прохожие, и музыканты, и все – рáвно счастливые.

Каждое воскресенье, год за годом. И в зной, и в зимний мокрый снег. Вот она – нерасторжимость времен. Шекспировское the time is out of joint[244]– это не про Париж!

Встречи на Муффтар заставляют еще и еще раз вспомнить все ту же мысль Гертруды Стайн, которая приводилась касательно земных радостей бытия: «Для французов действительно ничего не важно кроме повседневной жизни и земли что им ее дает. ‹…› Все что делает человек каждый день внушительно и важно».

Ценность всех мгновений жизни внятна французу и парижанину в особой, лишь ему отпущенной мере. Это не означает, что здесь все веселы, хотя в Париже улыбаются охотно и почти непременно. Печали и здесь много. Но нет (или почти нет) этого угрюмого изживания мгновений, часов и дней. Время здесь имеет вес, вкус, фактуру, оно чудится густым и плотным, осязаемым и, главное, таинственным образом соотнесенным с биением нашего сердца, током крови, течением мысли. Люди – в постоянном соприкосновении с текущими минутами, с воздухом Парижа, и порой пошлые сувениры – пустые банки с пафосной надписью «L’Air de Paris»[245], что продаются повсюду, – кажутся исполненными глубокого смысла.

Клошары[246], выбравшие для себя эту странную, вольную и очень тяжелую, в сущности, жизнь, – чисто французское и более всего парижское явление. Они живут так, как хотят, но именно живут, они выбрали судьбу, а не просто стали ее жертвой. И лица их чаще бывают беззаботнее, чем у тех, преуспевающих, кто работает, поглощен заботой и суетой. Свобода имеет свой вкус, недоступный большинству – тем, кого Брассанс называл «благонамеренными людьми» (les gens bien intentionnés).