Читать книгу "История похищения - Габриэль Гарсиа Маркес"

«Я сижу в каморке, прикованный к кровати, и глаза мои полны слез…»

С тех пор Пачо часто писал жене и детям такие сердечные письма, но послать не смог ни одно.

После гибели Марины и Дианы Пачо совсем было потерял надежду, как вдруг ему неожиданно представилась возможность побега. Он уже не сомневался, что его держат неподалеку от проспекта Бойака на западе столицы. Район он знал хорошо, потому что, возвращаясь с работы в часы пик, ехал по этим улочкам. Так было и в тот вечер, когда его похитили. В основном застройка состояла из типовых жилых домов, похожих друг на друга как две капли воды: гаражные ворота, крошечный палисадничек, окна второго этажа выходят на улицу, на всех – железные решетки, выкрашенные в белый цвет. Больше того, неделю назад Пачо удалось понять, на каком расстоянии от дома находится пиццерия, а также установить, что на фабрике производят баварское пиво. С толку сбивал только петух, который сперва голосил в любое время, а в последние месяцы начал кукарекать по расписанию, но почему-то из разных мест. В три часа дня его крик раздавался издалека, а в два часа ночи – прямо у Пачо под окном. Пачо еще больше бы растерялся, если бы ему сказали, что Маруха и Беатрис, которых держали совсем в другом районе, тоже слышат кукареканье.

В конце коридора, справа от комнаты Пачо, было окно, через которое можно было выпрыгнуть во внутренний дворик и влезть на увитую плющом стену, рядом с которой росло раскидистое дерево. Что было за стеной, Пачо не ведал, но поскольку дом был угловым, предполагал, что за стеной – улица. Улица, на которой почти наверняка находятся продуктовый магазинчик, аптека и автомастерская. Последнее обстоятельство было скорее со знаком минус, ведь мастерская могла служить прикрытием для бандитов. И действительно, однажды до Пачо донеслись со стороны мастерской голоса. Двое мужчин рассуждали о футболе. Пачо узнал голоса охранников. Как бы там ни было, перелезть через забор не составляло труда, но все остальное было непредсказуемым. Поэтому лучше вылезти через окно в туалете. Тем более что это было единственное место, куда его отпускали без наручников.

Побег, вне всякого сомнения, следовало предпринять днем, ведь ночью он никогда не выходил в туалет – даже если не спал, а смотрел телевизор или писал, сидя на кровати, – и необычное поведение могло его выдать. Кроме того, лавки закрывались рано, соседи расходились по домам после семичасового выпуска новостей, и в десять часов в округе уже не было ни души. Даже в пятницу вечером, когда в Боготе принято гулять, слышались лишь медленное пыхтенье пивоварни и внезапный вой сирены «скорой помощи», выруливавшей на проспект Бойака. В пользу дневного побега говорило и то, что ночью нелегко сразу где-то спрятаться: улицы пустынны, а лавки и жилые дома крепко заперты на замки и засовы.

Тем не менее возможность бежать представилась Пачо именно ночью. Темной, как никогда. Было это 6 марта. Охранник принес бутылку водки и предложил Пачо выпить за компанию, пока они смотрят по телевизору передачу про Хулио Иглесиаса. Пачо пил мало, только чтобы не обижать собутыльника. Охранник же, который лишь этим вечером заступил на дежурство, наоборот, пил одну рюмку за другой, напился мертвецки пьяным, даже не опорожнив бутылку, и не пристегнул Пачо к кровати. А Пачо так хотелось спать, что он не сразу сообразил, какое счастье ему вдруг привалило. Если он иногда и выходил ночью в туалет, то исключительно в сопровождении охраны. Однако сейчас Пачо предпочел не мешать пьяному блаженству своего сторожа. Без всякой задней мысли Пачо, в носках и трусах, вышел в темный коридор и прокрался, не дыша, мимо комнаты, в которой спали остальные охранники. Слышался заливистый храп. Только тут Пачо наконец сообразил, что, сам того не подозревая, убегает и что самое трудное уже позади. Пачо похолодел, его затошнило, сердце выпрыгивало из груди.

– Я боялся не самого побега, а того, что я на него не решусь, – впоследствии признавался он.

Войдя в туалет, Пачо закрыл дверь и вознамерился больше в коридор не возвращаться. Но внезапно другой охранник спросонья толкнулся в кабинку и посветил в лицо Пачо фонарем. Оба опешили.

– Ты чего? – пробормотал охранник.

– Живот прихватило, – стараясь сохранять спокойствие, ответил Пачо.

Больше ему ничего в голову не пришло. Охранник замер, не зная, что и думать.

– О'кей, – наконец кивнул он. – Желаю удачи!

Охранник застыл в дверях, освещая туалет фонарем и вперив в Пачо немигающий взор. Он стоял так до тех пор, пока Пачо не притворился, что сделал все свои дела.

Тогда сломленный неудачей Пачо решил бежать окончательно и бесповоротно.

«Вытащу лезвие из бритвенного прибора, вскрою себе вены, и к утру меня уже не будет», – решил он.

Но на следующий день падре Альфонсо Льянос Эскобар опубликовал в колонке, которую он вел в газете «Тьемпо», обращение к Пачо, заклиная его именем Господа не накладывать на себя руки. Эта статья три месяца пролежала в письменном столе Эрнандо Сантоса, который, сам не зная почему, колебался, не решаясь ее опубликовать. А тут вдруг в самый последний момент – тоже неизвестно почему – решился. Рассказывая об этом, Пачо до сих пор цепенеет от ужаса.

В начале апреля какой-то начальник средней руки, навещавший Маруху, пообещал договориться, чтобы ей передали письмо от мужа, которое было для нее лучшим лекарством.

– Нет проблем, – сказал начальник.

Это было невероятно! Он ушел около семи вечера, а в половине первого ночи – Маруха как раз вернулась с прогулки – Дворецкий торопливо постучался в дверь, запертую изнутри, и передал ей письмо. Оно было не из тех писем, что Вильямисар пытался передать через Гидо Парру, а то, которое он отдал Хорхе Луису Очоа. Глория Пачон де Галан еще сделала к этому письму ободряющую приписку. А на обратной стороне листа Пабло Эскобар собственноручно добавил: «Я знаю, для Вас и Вашей семьи это все ужасно, но ведь наша семья тоже сильно пострадала. Впрочем, не волнуйтесь. Обещаю, ничего плохого с Вами не случится, как бы ни складывались обстоятельства». А в конце Эскобар посоветовал ей с какой-то невероятной, даже безумной откровенностью: «Не обращайте внимания на мои заявления для прессы. Я делаю их просто чтобы надавить на правительство».

Зато письмо мужа разочаровало Маруху своим пессимизмом. Альберто писал, что все идет хорошо, но надо набраться терпения: ждать, возможно, придется еще долго. Не сомневаясь, что письмо прочитают прежде, чем передать, Вильямисар завершил его словами, которые больше адресовались Эскобару, а не Марухе: «Принеси жертву ради мира в Колумбии». Маруха пришла в ярость. Она столько раз мысленно ловила безмолвные послания Вильямисара, которые он сочинял по ночам на террасе, и умоляла от всего сердца:

– Вызволи меня отсюда! Я уже не знаю, на кого я похожа. Я ведь столько времени не смотрелась в зеркало!

Письмо Вильямисара побудило ее не набраться терпения, а написать ему, что она и так уже натерпелась. Сколько было жутких ночей, когда ее обуревал смертный ужас и она просыпалась в холодном поту! Маруха не подозревала, что письмо это старое, написанное в промежутке между провалом переговоров при посредничестве Гидо Парры и первыми свиданиями Альберто с братьями Очоа, когда все было совсем беспросветно. Как можно было тогда ожидать от Альберто оптимистических писем? Но теперь-то все по-другому, теперь путь к освобождению наметился вполне отчетливо…