Читать книгу "Цезарь - Эдуард Геворкян"

Тем временем в Сенате Цицерон начинает дебаты, чтобы решить судьбу задержанных. Первым выступает Децим Юний Силан, муж Сервилии, и требует для них высшую меру, то есть смертную казнь. С ним соглашаются еще пятнадцать человек, почти все — бывшие консулы. Отсутствие Красса, наверное, вызывает шепот, пересуды и понимающие улыбки. Когда очередь доходит до Цезаря, от него ждут такой же реакции, если не большего рвения, поскольку он сам как бы находился под подозрением.

Однако Цезарь не изменяет обычаю всегда и при любых обстоятельствах отстаивать свое мнение. К тому же самостоятельность суждений ценилась среди римлян.

Похвалив Силана и тех, кто требовал суровой расправы за преданность государству, Цезарь обратил внимание на то, что сейчас они создают прецедент. И что высокие моральные качества Цицерона достойны той власти, которой он обладает, никто не может знать, не появятся ли в будущем консулы, могущие злоупотребить властью. И что в традициях Республики даже тем, кого приговаривали к смерти, позволялось, как правило, отправиться в изгнание. А поскольку, пояснил Цезарь, быстрая смерть была бы для преступников избавлением от бедствий, то он предлагает, как пишет Саллюстий, «забрать в казну их имущество, их самих держать в оковах в муниципиях, наиболее обеспеченных охраной, и чтобы впоследствии никто не докладывал о них сенату и не выступал перед народом; всякого же, кто поступит иначе, сенат признает врагом государства и всеобщего благополучия». Иными словами, вместо смертной казни пожизненное заключение и политическое забвение.

Сенаторы радостно поддерживают «суровое» предложение. Никому не хочется, чтобы возможность реальной смертной казни витала над ним в эти переменчивые времена. И даже младший брат Цицерона, выступивший сразу после Цезаря, принимает его сторону. Дело доходит до того, что и Силан выступает с заявлением, что его неправильно поняли и, говоря о высшей мере, он имел в виду лишь наиболее суровое наказание.

Но тут непреклонный Марк Порций Катон резко возражает Цезарю. Он требует крови заговорщиков, пугает сенаторов бедствиями, которые их ожидают, если подсудимые останутся в живых, приводит массу исторических примеров…

В итоге часть сенаторов снова переменила свое мнение. Цицерон, видя разброд и шатание, срочно пишет очередную, четвертую речь против Катилины и убеждает колеблющихся быть твердыми и безжалостными к врагам Республики. По другой версии, его речь прозвучала до выступления Катона, и лишь полемика между Марком Порцием и Гаем Юлием в итоге привела их к окончательному решении.

Так или иначе, большинством голосов решили казнить заговорщиков. Цезарь не переменил своей точки зрения и был освистан толпой, собравшейся у форума. Палач задушил осужденных одного за другим, и Цицерон объявил собравшимся к темнице людям: «Они жили!», что означало — приговор приведен в исполнение.

Саллюстий, сравнивая качества Цезаря и Катона, указывает, что «их происхождение, возраст, красноречие были почти равны, величие духа у них, как и слава, были одинаковы, но у каждого по-своему. Цезаря за его благодеяния и щедрость считали великим, за безупречную жизнь — Катона. Первый прославился мягкосердечием и милосердием, второму придавала достоинства его строгость. Цезарь достиг славы, одаривая, помогая, Катон — не наделяя ничем. Один был прибежищем для несчастных, другой — погибелью для дурных. Первого восхваляли за его снисходительность, второго — за его твердость».[57]

Два человека, две поведенческие модели. С точки зрения морали Катон, вероятно, является образцом принципиального человека, для которого принцип важнее человека и который ради принципа не пощадит никого, даже своих близких. Перед нами предстает типичный фанатик, для которого мир окрашен только в две краски. Цезарь же, при всем букете его недостатков, представляется фигурой яркой, он добивается своих целей добрым словом там, где это возможно, а не лобовым столкновением. Но при необходимости он готов и бороться, навязывая свои правила игры.

В письме Цицерона Титу Аттику дается краткая, но весьма примечательная характеристика Катона: «Ведь я люблю нашего Катона не меньше, чем ты, а между тем он, с наилучшими намерениями и со своей высокой добросовестностью, иногда наносит государству вред. Он высказывается так, словно находится в государстве Платона, а не среди подонков Ромула».[58]

Один эпизод во время сенатских слушаний, скорее комичный, нежели драматический, в большей степени раскрывает противоположности характеров Цезаря и Катона, чем перечень Саллюстия. Обратимся к Плутарху:

«Когда между Цезарем и Катоном шла напряженная борьба и жаркий спор и внимание всего сената было приковано к ним двоим, Цезарю откуда-то подали маленькую табличку. Катон заподозрил неладное и, желая бросить на Цезаря тень, стал обвинять его в тайных связях с заговорщиками и потребовал прочесть записку вслух. Тогда Цезарь передал табличку прямо в руки Катону, и тот прочитал бесстыдное письмецо своей сестры Сервилии к Цезарю, который ее соблазнил и которого она горячо любила. «Держи, пропойца», — промолвил Катон, снова бросая табличку Цезарю, и вернулся к начатой речи».[59]

Историк Адриан Голдсуорти трактует эту сцену как свидетельство большой любви Цезаря и Сервилии. Они, мол, испытывали потребность в частом общении друг с другом и обменивались любовными записками.

Что ж, вполне резонное допущение. Мы не можем отказать римлянам в сентиментальности даже в такую минуту, когда решается вопрос о жизни и смерти сограждан. Но мы не можем отказать и себе в возможности предположить, что Цезарь сам устроил это маленькое представление, чтобы полюбоваться конфузом Катона. Вряд ли он всерьез рассчитывал, что Марк Порций, известный своим целомудрием, смутится настолько, что откажется от полемики. Хотя анекдотический случай с письмом, которое случайно увидел мятежник Лепид и помер от расстройства, узнав о неверности жены, мог натолкнуть Цезаря на такую мысль.

Но у Катона были крепкие нервы, а вот Цезарю предстояло вскоре изрядно понервничать из-за ситуации далеко не анекдотичной.

«О времена! О нравы!»

При всех добродетелях, перечисленных Саллюстием, Цезаря нельзя было назвать добрячком. Вступая в борьбу, он сражался с противником упорно и терпеливо, причем обращая поражения в свою пользу. И памятью отличался отменной, о чем свидетельствуют хронисты. Так что он не мог забыть, как во времена заговора Катилины его жизнь и благополучие во многом, если не во всем, зависели от каприза Цицерона. Поддайся консул нажиму Катула и Пизона, недоброжелателей Цезаря, кто знает, не разделил бы он судьбу Лентула.

Всепрощение тоже не входило в качества Цезаря, и когда в 62 году до P. X. у него появляется возможность припомнить Цицерону все нападки, явные и неявные, с которыми он обрушивался на него, то он воспользуется этим в полной мере.