Читать книгу "Во имя Ишмаэля - Джузеппе Дженна"

Как в Детройте. Как в Париже. Значит, это Ишмаэль. Ишмаэль уже долгое время работает в Милане. Тип из полиции нравов глядел на него вопросительно. Он не понимал. Лопес спросил о «подсадной утке»: можно его увидеть? Это срочно. Это необходимо. Времени больше нет.

«Подсадная утка» был человеком лет тридцати, бывший карамба.[12]Безработный, выкручивался, работая на полицию и, возможно, на спецслужбы. Жил на юге Милана, в Сан-Донато. Лопес позвонил ему, тот сразу же все понял. Они договорились встретиться в два часа в Сан-Донато на Центральной площади. Они были кратки, решительны, молчаливы. Лопесу нужно было пошевеливаться.

В неровном, темном пространстве старого склада, среди вечерних огней миланской окраины, ему виделось сияющее лицо Ишмаэля, неприкасаемого.

Инспектор Давид Монторси

БАСКАПЕ (ПАВИЯ)
27 ОКТЯБРЯ 1962 ГОДА
22:25

Все эти люди будут смеяться, хлопать в ладоши, аплодировать. И среди этих людей, свободных, ничего не знающих о тюремщиках, которые в эйфории бегут на спектакль публичной казни, среди этой толпы голов, которая покроет собой всю площадь, не одной голове суждено последовать за моею, рано или поздно, — в кроваво-красную корзину. Еще не один из тех, кто пришел сюда ради меня, придет сюда и ради самого себя. В определенном месте Гревской площади есть для этих роковых существ одно роковое место, ловушка. Они вертятся вокруг нее, пока не попадают внутрь.

Виктор Гюго.

«Последний день приговоренного к смерти»

Он широко шагал среди высокой травы, в грязи, а снизу поднимался дым от остатков бензина. Давид Монторси приближался к куполу света возле обломков упавшего самолета Энрико Маттеи.

Это был не несчастный случай. Это было покушение.

Если только верхняя сторона листьев, та, что была обращена к небу, залита кровью и если деревья остались невредимыми — это значит, что кровь падала сверху, еще до взрыва на земле, и самолет упал вниз уже в виде кусков. Монторси шел под дождем, грязь мешала ему, он был весь мокрый, его лихорадило, — он искал людей из отдела расследований. Толпа стала более плотной, свет фар — более ярким. На место происшествия прибывали новые машины; крестьянин и старуха — свидетели — пропали из поля зрения. Шеф рассматривал землю, кивая головой какому-то типу, стоящему перед ним, — Монторси никогда его не видел, возможно, это была большая птица, поскольку шеф кивал, склонив голову, и губы его были сомкнуты с каким-то туманным выражением. Ни Омбони, ни других коллег не было видно. Монторси хотел отвести их на то место, где на земле остались пятна сгоревшей крови, прежде чем пойдет дождь.

Потом его ослепили две нацеленные на него очень яркие фары, двигавшиеся из низины, на подъем. Он отодвинулся, пропустил длинную темную машину, прикрыв глаза рукой. Автомобиль остановился метрах в десяти впереди. Из нее вышли трое мужчин. Он знал их. Двое были сотрудниками отдела судебной медицины, которых он видел утром на Джуриати, а потом на Фатебенефрателли. Третий был доктор Арле.

Он не мог найти своих коллег. Шеф вырвался из-под гнета неизвестного высокопоставленного лица. Монторси подошел к нему. Тот был худой, вымотанный, глаза запали и покраснели.

— Шеф…

— Монторси, в чем, черт возьми, дело? Сейчас неподходящий момент…

— Шеф, это важно.

— Иди в машину. Остальные ждут тебя.

— Как это в машину?

— В машину, Монторси.

— Но… А расследование?

— Какое расследование? Больше никакого расследования, Монторси… — Он уже уходил прочь. — Его берет на себя непосредственно прокуратура, опираясь на спецслужбы. Это больше не наше дело. — Он рычал сквозь дождь.

— Шеф, это важно…

Шеф обернулся. Посмотрел сквозь него, сквозь крупные капли. Шум вокруг усилился на порядок. Теперь слышны были прорезающие воздух звуки сирен. Шеф пошел ему навстречу.

— Ты не понял? Это больше не наше дело.

— Шеф, есть следы. Это… Здесь не может быть ошибки…

— Ну что? Что, Монторси?

— Это убийство. Самолет… Он взорвался в воздухе.

Тот взял его под руку, удерживая.

— Это несчастный случай, Монторси. Это несчастный случай. Ты понял?

— Нет, шеф. Там есть следы… Это не несчастный случай.

Тот отпустил его руку. Монторси почувствовал, как его бросило в жар от притока крови.

— Это несчастный случай. Все равно это несчастный случай.

Он стал возвращаться к машине. Отдел расследований уезжает. Распоряжение сверху. Возможно, их используют в качестве помощников на боковых направлениях расследования. Возможно, какие-нибудь проверки в ЭНИ. Чернорабочие. Все в этом. Они были не у дел. Вонь стала моральной. Светящийся воздух горел над истощенными полями, он сделался белым, меловым — словно соляной столб посреди ночи.

Он шел к машине, все время оборачиваясь. Увидел доктора Арле. Тот стоял возле сгоревших обломков: казалось, у них та же плотность, что и у тела самого Арле, который высился, худой и прямой, посреди этого потопа. Жженое мясо. Сгоревший пластик. Вокруг Арле суетились люди с носилками. И двое помощников. И полицейские, которые допрашивали крестьянина и старуху. Коллеги в машине сигналили Монторси фарами. Он поднял руку, охваченный потоком внутреннего света. Еще мгновение. Он пытался выиграть еще одно мгновение.

Арле стоял прямой, сухой, уставший больше от возраста, чем от окружавшего его хаоса. Он даже не заметил Монторси. А вот один из двух помощников увидел его — наблюдал за ним — и не поздоровался. Арле разговаривал с чиновниками — жалкие останки половины туловища ходячего трупа.

— Он погиб от того, что самолет врезался в землю, — говорил он.

— Взрыв исключается? Взрыв в воздухе? — спросил его один из чиновников.

— Я должен посмотреть в лаборатории. Держу пари, что мы не найдем ни единого следа взрывчатых веществ. Царапины и переломы — от ровного взрыва. Кости расплющены. Должно быть, самолет подскочил. Метров на двадцать. А потом снова упал. Но я должен все проверить в лаборатории.

Чиновники переглянулись между собой. Снова вопросительно посмотрели на Арле. Арле кивнул. Отдавал распоряжения своим, требовал герметичные мешки, посылал их во все стороны, чтобы собрать органические останки.

Пока Монторси шел к машине и коллеги распахивали перед ним дверцу, он тяжело вздыхал — молчаливое бешенство, как тело в теле, второе, внутреннее, пыталось выйти через поры, с силой, с болью. Как если бы ярость была рождением, новым, долгим. Он схватился за холодную ручку «альфы», сел в машину. Тронулись. Светящийся купол пропал за холмом — фосфоресцирующая, воздушная сажа, — в том месте, где погиб Энрико Маттеи.