Читать книгу "Дети гламурного рая - Эдуард Лимонов"

Мы мало зрели парижских прикрас,

Наташа!

Мы мало гуляли в вечерний час,

Наташа!

У музея Пикассо тебя я застал.

Ты шла и пела!

Я мимо прошел, я тебя обожал.

И душу, и тело!

Вечер спустился и был тогда.

Ты шла в берете!

О, если б вернуть мне тебя сюда.

И чувства эти.

«Аморе миа!» — пела Грейс Джонс,

пантера, пантера.

Ты была так безумна,

и красных волос куст этцэтера!

«Лав ю форэвер!» — кричала ты

и ноги сбивала.

Ты умерла, ушла в цветы.

И было мало!

Мало мы съели устриц.

И роз мы нюхали мало!

Тринадцать лет и всего-то слез.

Лить миновало!

I love forever твое лицо

и красный волос.

О, если б знал я, в конце концов,

что значит твой страшный голос…

А значил он вот что: смерть в феврале

под одеялом.

Мы мало жили, и ног в тепле

мне было мало.

Трагическая Наташа ушла из жизни на второй день после того, как в Саратове прокурор Вербин запросил мне 14 лет строгого режима. А в воровской песне поется: «Не пожелаю и врагу пятнадцать строгого режима…»

У меня есть цветная фотография Наташи в гробу. На вокзале в Москве, когда я освободился из колонии, на Павелецком вокзале ее сунул мне в руки неизвестный и убежал. Она лежит величественно, как фараон, моя прекрасная Наташа.

Ramones: Идолы тинэйджеров

Я был boy-friend Джули Карпентер, тогда ей было двадцать два года, а Мэрианн Флинт, рыжая ирландка, белокожая, худая и тощая, как щепка, была подругой Марка. Марк барабанил для Ричарда Хэлла. Джули относилась к Марку скептически: говорила, что он отбарабанил себе мозги и что он dummy, ну, чучело. На самом деле Марк оказался, когда нас познакомили, простым и дружелюбным парнем. Мы все собирались в миллионерском доме Питера Спрета, где Джули служила экономкой. Марк пил пиво и без конца зажигал джоинты. От дорогого французского вина он отказался. «Нет, пиво. Я простой american boy». Он пригласил нас на концерт Хэлла. Был 1977 год, и помню, концерт происходил в какой-то дыре на Нижнем Ист-Сайде, но не в СиБиДжиБи. Тогда второй год свирепствовал панк. Ричард Хэлл уже был автором виниловой пластинки «The blank generation» («Пустое поколение»). Он мне ее и подарил после концерта. Помню его всклокоченные, сделанные феном волосы, Хэлл казался мальчишкой из хорошей семьи, сбившимся с пути. Известны были его буйные поступки, например он выбросил из окна телевизор. Летящие телевизоры сразу соединили Хэлла с персонажем моей московской юности Лёнькой Губановым — поэтом-смогистом, и Хэлл сделался мне понятен. Ленька выбросил несколько телевизоров уже к 1966 году. Не своих.

Джули и Мэрианн были неразрывны. Общались и мы с Марком. Как-то он пришел и, сидя в саду миллионера, сказал, что ушел к Ramones. Те сделали ему предложение, они лишились ударника. И Марк стал работать с Johnny, Joey, Dee Dee, a Марк стал называться Marky. Мы смеялись над этим Марки: я, Джули и Мэрианн. Но Марк был неколебим, утверждал, что у Ramones собственный неповторимый стиль, потому Марки так Марки.

Мэрианн и Марк сняли комнату в небоскребе на Wall Street. Когда они пригласили меня в гости, я с любопытством отправился к ним — у меня еще не было знакомых, живущих в небоскребе на Wall Street. Небоскреб оказался грязным, в нем размещались подозрительные мелкие конторы, тогда как по общему разумению и здравому смыслу должны были помещаться классические и бесстрастные акулы капитализма. В большой комнате находилась антресоль, где спали Марк и Мэрианн, а также стояла у стены допотопная ванна на ножках. Сейчас в квартире, где я живу, в Москве, у меня стоит точно такая же посреди кухни, на львиных лапах, и я с удовольствием вспоминаю и Мэрианн, и Марка.

Между ними чувствовалось трение. Сама скептическая и консервативная, Мэрианн ориентировалась на насмешливую Джули, а та высмеивала и Марка и Ramones, их образ жизни, стиль и привычки. А они, надо сказать, сидели, смотрели видео, курили марихуану и пили пиво. И толстели. И лысели. Хохоча, Джули как-то призналась мне, что перед концертом Марку подымают, закрепляют, сушат лаком волосы. Поскольку у него плешь. Я, со своей стороны, не мог понять, почему нельзя Марку срезать дохлые волосы. «Нельзя, — сказала мне Джули, — они же идолы тинэйджеров, волосатость — их отличительный признак».

Я пошел на концерт Ramones на нью-йоркском пирсе. Собственно, это был не только их концерт, но весь нью-йоркский музыкальный бомонд собрался туда: B-52's, Plasmatics, Ричард Хэлл, Патти Смит, Блонди, сам Элвис Костелло прибыл из Лондона. Была жуткая толкотня и жуткий шум. Публика любила Ramones, когда они вышли, их приветствовали диким ревом радости. Ну, они и начали изгаляться там. Ди-Ди, похожий на ножницы, обхватил стойку микрофона, было впечатление, что он мастурбирует о стойку.

В 1980-м я уехал во Францию. В 1982 году Ramones приехали в Париж после гастролей в Японии и Берлине. Мы встретились. Я пришел к Марку, и Мэрианн была с ним, в отель «Меридиэн». Там они накурили меня безсемянной марихуаной до степени потери ориентации. Впоследствии я стал дисциплинированным мсье писателем и потерял их след, и Марка, и Мэрианн, а общие знакомые мне не встречаются. В 1987 году, если не ошибаюсь, я написал для французской версии «Rolling Stone» рассказ «Смерть идола тинэйджеров», где тщательно замаскировал Ramones под группу Killers, а Марка и Мэрианн под именами Дугласа и Бриджит.

Стив Лейси: Американский саксофонист

В 1984 году вышла в Париже моя книга «История его слуги», третья по счету на французском, и я стал совсем знаменитым. Молодой журналист, американец Джон Окс из семьи владельцев New York Times, написал обо мне статью для «International Herald Tribune», там была моя фотография, и парижские американцы начали узнавать меня на улицах. Как-то на углу рю Рамбуто и рю Бобур меня остановил человек с музыкальным инструментом в футляре.

— Эдвард Лимонов? — спросил он.

— Да, — сознался я.

— Читал о тебе, — сказал человек и поглядел на часы. — Я музыкант Стив Лейси, играю на саксофоне, и, говорят, неплохо. Сейчас я тороплюсь на вокзал, еду в Амстердам. Вот тебе мой телефон, Эдвард, как я понял из статьи, ты живешь здесь поблизости. Заходи. Я живу на рю Вьей дю Тампль. У меня бывают интересные люди.

И он заспешил от меня. «У саксофониста такое бесстрастное лицо, как у Хэмфри Богарта. Только он выше ростом», — отметил я.

Я бы ему не позвонил, мало ли людей встречалось мне в те богатые на встречи годы в Париже, однако вечером случилось так, что я попал в компанию своих друзей-американцев. Около сорока тысяч их жили тогда во Франции, и Джон Стрэнд — или это была Кэрол Пратлл — сообщил мне, что Лейси — живая легенда американского джаза, что многие джазовые музыканты уехали из United States, так как джаз не моден в Штатах. Джон и Кэрол были ужасно передовыми, они издавали журнал, один из восьми издаваемых ex-patriots, я им поверил. И через пару недель позвонил Лейси.