Читать книгу "Брат по крови - Алексей Воронков"

Я поразился ее смекалке и утвердительно кивнул ей в ответ. Я в самом деле вспомнил Джохара Дудаева.

— Ну а мужские… Назови мне несколько ваших мужских имен и поясни, что они означают, — попросил я. — Вот, к примеру, имя Ваха… Так, кажется, зовут твоего старшего брата?

— Ваха значит «живи», — произнесла она.

— Ух ты! — изумился я. — С таким именем надо жить долго.

Заза улыбнулась.

— А что означает имя Керим? — продолжал выпытывать я.

— Это не чеченское имя, — сказала Заза.

— А чье же? — поинтересовался я.

— Может, арабское, может, персидское, — произнесла она. — У нас многие носят персидские и арабские имена.

— А русские?

— Русскими именами у нас не называют — только мусульманскими, — пояснила Заза. — Например, у нас в ауле есть Али, есть Джабраил, Джамалдин, Дауд, Ибрагим, Магомед, Махмут, Умар… А еще есть Саид, Хаджимурат, Якуб. А чеченские имена — это Борз, Леча, Дика…

— Что эти имена означают? — спросил я.

— Борз — «волк», Леча — «сокол», Дика — «хороший».

— Очень интересно, — произнес я, заканчивая бинтовать Керима. — А как звали твою маму? — спрашиваю вдруг Зазу.

— Човка, — ответила она. — Это значит «галка». А бабушку мою Кхокха зовут. «Голубь» по-вашему. А еще у меня есть дедушка, его Алхазуром зовут, что по-ингушски означает «птица».

— Он что, ингуш?

— Нет, но у нас в роду были ингуши. И кумыки были, и татары… А ингуши в ауле есть, — сказала Заза. Она указала на окно: — Видишь дом напротив? Это дом ингуша Баргиша. А вон тот, что рядом, — дом кабардинца Габерта. В конце улицы живет ногаец Ногай, рядом с ним построил дом араб Арби. Так что у нас всякого здесь народу хватает. И говорим мы на многих языках. Ты разве не заметил, что с тобой даже здороваются здесь по-разному. Одни скажут «селям-алейкум», другие «хошгельды»…

Где-то неподалеку раздался тягучий голос муэдзина, призывавшего правоверных к молитве.

— Это Ахмат-хаджи, — сказала Заза. — Он в Мекке и Медине бывал, там он поклонился священному камню и гробу Магомета. — И вдруг она понизила голос и доверительно зашептала: — Он у нас возглавляет шариатский суд. Недавно по его приказу были расстреляны двое мужчин — старый учитель Мансур и его сын Рахим.

Я удивленно вскинул брови.

— И в чем же они провинились? — спросил я.

Она, будто бы опасаясь чего-то, все так же шепотом произнесла:

— Выступали против войны. Мансур вообще призывал, чтобы старики не позволяли молодым брать в руки оружие. Рахим послушался отца, и его расстреляли вместе с ним.

Я нахмурил брови.

— Средневековье какое-то, — произнес я сквозь зубы.

— Тише, нас могут услышать, — прижала она свой тонкий указательный палец к губам.

— Ты боишься? Ну, скажи? — последовав ее примеру, зашептал я.

— Да, боюсь, — произнесла она. — Очень боюсь.

— И чего ты боишься?

— Ахмата-хаджи боюсь, шариатского суда боюсь — всего боюсь.

— Но разве можно так жить? — возмущенно спросил я.

В ответ она лишь пожала своими худенькими плечами.

— Боже мой, до чего мы дожили! Скоро тени своей бояться будем, — произнес я. — Вы боитесь, мы боимся… Нет, так жить нельзя. Разве это жизнь? Да это настоящая каторга!

— Тише, — с испугом прошептала Заза. — Тише…

Я замолчал. Внутри меня все клокотало. Я готов был громко кричать, и возмущаться, и обвинять всех вокруг в том, что они живут по каким-то диким, первобытным законам. Сейчас бы мне стакан чихиря — вот бы я устроил им здесь веселый той, подумал. Но потом я вдруг осадил себя. Дескать, негоже мне так поступать — ведь, как известно, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Меня пригласили сюда, чтобы я поставил раненого мальчугана на ноги, — вот и изволь этим заниматься, сказал я себе. А эти, я имел в виду жителей аула, эти пусть себе делают, что хотят. Даже если они попытаются перерезать друг другу горло — меня не должно это волновать. Хотя стоп! Это почему же не должно? — неожиданно спросил я себя. А как же тогда маленький Керим, как Заза?.. Неужели и их мне не жалко? Да нет же, жалко, еще как! Но что я могу для них сделать? Что? — с болью в сердце подумал я.

Когда я закончил возиться с Керимом, в комнату вошел Ваха — довольно высокий молодой человек с незаматерелой, шелковистой темной бородой «под ваххабита». Он совершенно был не похож на свою сестру. У Зазы глаза ясные и взгляд добрый, а этот постоянно хмур и смотрит на тебя по-недоброму. Неужели он всегда такой? — подумал я. Наверное, так и есть. А разве глаза моих товарищей выглядят добрее?

— Обед уже готов, — сухо сказал Ваха и указал глазами на смежную комнату, где находилась столовая.

— Спасибо, но мне срочно надо в часть, — произнес я, не глядя ему в глаза. Наверное, я подсознательно боялся заразиться от него злобой.

— Не нарушай наш адат, — так же сухо проговорил Ваха. — Поешь, а потом иди.

Мне ничего не оставалось, как снова принять приглашение отобедать.

На сей раз вместо пильгишей подали блюдо из баранины, которое по вкусу напоминало мне узбекскую шурпу. За стол, как и накануне, сели только мужчины — родственники Керима. Мы пили чихирь, а затем молча закусывали вино сочными кусками мяса. Отвыкший от вкусной еды, я ел быстро и жадно. Это не осталось незамеченным: мужчины за столом смотрели на меня с некоторым удивлением и любопытством.

Провожали меня, как и в прошлый раз, всей многочисленной керимовской родней. Никто ничего не спрашивал о Кериме. Видимо, доверяли моей врачебной компетентности. Мужчины молча пожали мне руки, женщины сдержанно улыбнулись. И лишь Заза одарила меня напоследок очаровательной улыбкой, от которой мне стало тепло и приятно на душе. Такие улыбки бывают только у счастливых женщин.

В этот день Савельев за мной не приехал: в составе десантно-штурмовой маневренной группы он отправился утром в горы, и мне пришлось воспользоваться услугами Вахи, который, предложив мне каурую лошадку, сам сел на вороного жеребца и проводил меня до нашего лагеря.

XXXVII

Утро следующего дня выдалось ненастным. Ночью с гор спустился холодный ветер и стал бешено трепать наши палатки. Пошел дождь. Перед рассветом я вышел по нужде и тут же промок до нитки.

А чуть свет к нам в палатку заглянул часовой.

— Товарищ майор! Товарищ майор! — послышался его тревожный голос.

— Какого хрена тебе надо? — недовольно проворчал Макаров, который был с похмелья, а когда он бывал с похмелья, он сильно мучился и всегда был зол.

— Там доктора зовут, — сказал часовой.

Я тут же вскочил с кровати. За многие годы службы у меня выработалась профессиональная привычка, что бы там ни было, по первому же зову хватать штаны и бежать на помощь к больному. А я ведь тоже накануне выпил не меньше Макарова, но ему, подлецу, хорошо, ему скальпель в руках не держать, ведь он всего лишь по части денег. А если учесть, что этих чертовых денег уже тысячу лет не было на счету части, то Макарову вообще можно было никуда не торопиться.