Читать книгу "Девушка с обложки - Мэри Каммингс"

Не Томми…

Ну когда же он наконец придет?!

В том, что он придет, Клодин не сомневалась — не может быть, чтобы не пришел! Тем более после всего, что сегодня случилось.

Ванну она приняла в ускоренном темпе — все время чудилось, что кто-то стучит, тянуло выскочить и посмотреть; потом закуталась в теплый халат и села причесываться — сто взмахов щеткой с одной стороны, сто с другой…

Сумятица в голове постепенно улеглась. То, что произошло в салоне, вспоминалось уже по-другому: ведь это все придется рассказывать Томми, поэтому нужно восстановить в памяти как можно больше подробностей, важных для него — сколько было террористов, как они выглядели, чем были вооружены — а не то, как всхлипывала уводимая Дорна и как она сама, глядя на дуло автомата, вдруг подумала: все, это смерть…

Что-то там было, еще до Дорны, до Ришара… какая-то мелочь тогда привлекла ее внимание и озадачила. Но теперь никак не удавалось вспомнить, что же это было — мысль ускользала как ящерка: кажется, вот-вот поймаешь… но снова лишь хвостик мелькнул — и нет ее.

Томми появился лишь в первом часу.

Услышав тихое постукивание, Клодин подошла к двери, позвала негромко:

— Ты? — Услышав сверху так же негромко сказанное: — Да, открывай! — влезла на стул и принялась нетерпеливо отвинчивать решетку. Сдвинула ее в сторону — Томми высунулся из образовавшегося отверстия.

— Привет! Отодвинься.

Головой вперед скользнул из воздуховода вниз, приземлился на руки и, ловко перекатившись, вскочил на ноги.

— Ну, вот и я…

Клодин охватила его взглядом — улыбку и полосы грязи на лице, и взъерошенные волосы, и протянутые ей навстречу руки, и треугольник кожи в распахнутом вороте рубашки — туда она и уткнулась лицом, сдержав рвущийся из горла крик, пока ее ладони гладили и обнимали его.

— Ну что ты, что ты, — сказал он, как обычно говорят мужчины, когда им кажется, что женщина вот-вот готова заплакать; быстрыми утешающими поцелуями пробежался от виска к щеке. — Только не плачь, ладно?

Она замотала головой, вжимаясь в него лицом: она не будет плакать, не собирается! Тем более теперь, когда рядом тот главный и единственный человек, который защитит ее, спасет и убережет от любой беды…

Томми снова потерся губами об ее висок, щекотное теплое дыхание коснулось уха. Клодин тоже поцеловала, куда пришлось — его кожа была соленой, будто он искупался в море.

В какой момент потребность утешиться и согреться переросла в нечто большее, она и сама не знала, но все произошло очень быстро. Хватило нескольких легких поцелуев, ощущения прильнувшего к ней упругого сильного тела, знакомого запаха, знакомых рук, обнимавших ее — чтобы желание, словно током, пронзило Клодин от ступней до корней волос, так что они, казалось, встали дыбом.

Она подняла голову, взглянула Томми в глаза.

— Ты… — сказал он, и больше ничего; слова были сейчас не нужны — они оба и без того знали друг про друга почти все. Не разжимая объятий, мелкими шажками, точно в танце, подтолкнул ее к кровати и сам рухнул туда вслед за ней.

— Ты плачешь?

— Нет… — Ее пальцы прочертили по влажному плечу Томми идущую в никуда дорожку.

— Я тебе сделал больно?

— Нет…

— Сам не знаю, что на меня нашло…

— Перестань. Все хорошо…

Сегодня он вел себя как-то необычно — словно изголодался по ней и никак не мог насытиться; был требовательным и напористым, чуть ли не грубым. Но может быть, именно эта его яростная, неуемная страсть и нужна была Клодин, чтобы раствориться в ней, забыться, очиститься от всего, что произошло этим вечером в салоне. Во всяком случае, оскорбленной она себя не чувствовала; слегка кружилась голова, хотелось закрыть глаза и уснуть — и даже во сне чувствовать его объятия.

Томми пошевелился.

— Мне скоро надо будет уходить.

— Ты не поспишь? — Она огорченно приподнялась. — До рассвета же еще время есть!

— Да нет, я сегодня и так полдня спал.

— Где? — невольно вырвалось у Клодин. Она-то предполагала, что он выбивается из сил, чтобы сорвать планы террористов — а он, оказывается, спал!

— Нашел один укромный уголок, — усмехнулся Томми. — В прачечной, там внутри целая куча белья лежит, я на ней, как на перине, и устроился. Тихо, тепло… Так что я сейчас еще немного побуду — и пойду.

Перевалился на спину, обнял Клодин и подтянул ближе, чтобы она щекой легла ему на плечо.

— Ну что, ты хочешь знать все, что сегодня произошло? — вздохнула она. Не хотелось ни вспоминать об этом, ни говорить.

— Нет, не надо. Я сам был… неподалеку и все видел.

— А если бы они меня все-таки потащили, как Дорну, ты бы… ты бы помог мне? — Клодин сама не знала, что заставило ее задать этот вопрос, и пожалела о нем, едва он вырвался.

Томми не шевельнулся, но между ними, казалось, мгновенно образовалась невидимая преграда. Взгляд стал холодным, губы отвердели; он чуть помолчал прежде чем ответить — жестко, словно ставя точку в каком-то споре:

— Их было семеро. Все с автоматами. Может, я с двумя-тремя бы успел справиться, но если бы началась стрельба, они и тебя, и еще десяток человек могли положить…

Все эти слова значили на самом деле лишь одно: нет. Нет, что бы с ней ни делали, он бы не пришел и не спас ее.

Да, конечно, все правильно — кому, как не ему, знать, как положено действовать, когда вокруг террористы… все правильно — но лучше бы он соврал! — горько подумала Клодин. Лучше бы он соврал, чтобы не было сейчас ощущения, будто ее обманули и предали, в самый трудный момент выдернув из-под ног опору.

— Я надеялся, что, может, они действительно ограничатся деньгами шейха и уберутся на катере, — продолжал Томми (А зачем еще что-то объяснять? Итак все ясно!), — потому ничего не предпринимал, не хотел их провоцировать, чтобы не пострадали заложники. Но после сегодняшнего ясно, что они в любой момент могут начать разбираться с пассажирами. Поэтому я должен как можно быстрее сообщить, что яхта захвачена. Это единственный шанс для всех нас… и для тебя тоже.

Он продолжал обнимать ее, но теплая тяжелая рука, лежавшая у нее на боку, казалась Клодин теперь чем-то чужеродным и неподходящим к их разговору. Возможно, Томми тоже это почувствовал, потому что убрал ее, откинул одеяло и сел; подытожил, не оборачиваясь:

— Я не имел права вмешиваться и рисковать собой и другими — даже ради тебя.

Сейчас он скажет что-нибудь вроде «Извини»… Хотя на самом деле — за что извиняться?! Она сама виновата, не надо было спрашивать… И обижаться нельзя, потому что он такой, какой есть, офицер до мозга костей, и слова «долг», «дисциплина», «приказ» — это основа его жизни.

— Я чуть не сдох, когда увидел, как он тянет к тебе руки, — сказал он вместо этого. — Я не знаю, честно, не знаю, что бы я сделал, Клодин. Я лежал там, меня трясло, и я готов был выстрелить… Я знал, что нельзя себя выдавать, нельзя стрелять — и до сих пор не знаю, как бы на самом деле поступил, если бы шейх не вмешался. Потому что если бы… если бы они что-то сделали с тобой, то мне лучше было бы умереть, чем жить потом с этим!