Читать книгу "Лев правосудия - Леена Лехтолайнен"

— Тебя все устраивает? Не холодно? Или хочется пить? — спросил Транков, наладив освещение.

— Все о’кей.

— Тогда можем начать. Помни: ты настороже. Враги поблизости, вы слышите за спиной лай собак, но не боитесь их. Вы умнее.

Удивительным образом то, как Транков ставил мне творческую задачу, вызвало в памяти поучения Майка Вирту. Я не рискнула представить, что сказал бы Майк, увидев меня в этой ситуации. Вместо этого я подумала о Фриде. Несколько раз мне приходилось видеть, как она ведет себя, чуя поблизости собак: глаза расширяются, шерсть поднимается дыбом, короткий хвост начинает качаться, как у сердитой кошки. Я впустила Фриду в себя, увидела берег полуострова Хевосенперсет и острова напротив, почувствовала запах нагретой скалы и мягкий мох под ногами.

Транков иногда поглядывал на меня, но видел только живописные образы. Смешивая краски, он откидывал несуществующую прядь волос со лба, из-за чего там оставались коричневые пятнышки. Порой он водил кистью медленно и сосредоточенно, потом вдруг начинал быстро наносить один мазок за другим, почти бил кистью по холсту. Краем глаза я приметила какое-то движение на берегу. Ярко освещенная комната со стеклянной стеной была как аквариум, снаружи легко можно было следить за происходящим внутри. Мне не слишком нравилась мысль, что Уско Сюрьянен болтается во дворе, разглядывая мои сиськи, но я была готова заплатить эту цену, чтобы узнать, каким образом его фирма надеется захватить землю, предназначенную под зону отдыха, и какое отношение к этому имеет Давид.

Транков работал без перерыва часа полтора. Когда он закончил, лоб его был мокрым от пота, а глаза блестели, как у Фриды, поймавшей зайца.

— Пора передохнуть. Хочешь чаю или чего-нибудь поесть?

— Можно чаю.

Я натянула футболку с рысью, не позаботившись о лифчике. Сняв туфли, отправилась в туалет и только там сообразила, что не проследила за тем, как Транков заваривает чай. Я внимательно осмотрела свою пустую чашку и успокоилась только тогда, когда Юрий разлил чай одинаковым образом мне и себе. Предоставив ему первым взять меду, я отправилась со своей чашкой на диван. Транков последовал за мной и уселся рядом.

— Как твои дела? — по-приятельски поинтересовался он. — У вас в ресторане ощущалась суета.

— Это нормально, — ответила я, прикидывая, не спросить ли о его сотрапезнике, то есть Рютконене, но в это время он сам задал вопрос, пристально глядя на меня:

— Все еще тоскуешь по Давиду Сталю?

— Почему мы сейчас говорим о Стале? — Я отвела взгляд и уставилась на запястья Транкова, с острыми выступающими костями и пятнами краски.

Мне все же потребовалось приложить усилия, чтобы голос мой звучал вполне безразлично.

— Тебе нужно знать одну вещь. Сталь говорил, что у него есть сын?

Я в изумлении уставилась на Транкова. Давид всегда горевал о том, что у него нет детей. Еще в Монтемасси мы намекали друг другу о возможности завести общего ребенка, и я даже чуть ли не загорелась этой мыслью.

— Значит, не говорил. Правда, он сам долгое время этого не знал.

— А ты, выходит, знаешь? Или ты сам это и придумал?

— Как говорится, знание — сила. Чем больше знаешь, тем больше тебя боятся. В Москве я случайно повстречал одну старую знакомую, литовку по национальности, по имени Гинтаре. Когда-то она была почти так же красива, как ты, но сейчас от ее красоты остались одни воспоминания. Много лет назад она была любовницей Сталя и забеременела от него.

Самому Давиду Гинтаре тогда сказала, что сделала аборт. Давид уверял, что Гинтаре была ему безразлична, но ребенка он хотел бы взять к себе.

— Гинтаре не хотела поддерживать связь со Сталем, она собиралась так или иначе избавиться от его ребенка, но потом передумала. Ребенок родился весной две тысячи второго года, и она отдала его в детский дом. Скорее всего, он родился больным, она ведь была наркоманкой. А тайны наркомана стоят недорого, и она рассказала мне всю эту историю за одну дозу.

Транков придвинулся и обнял меня за плечи.

— Сталь повел себя как дурак. Гинтаре заставили рассказать Сталю, что у него есть ребенок, который прозябает в жалких условиях в литовском приюте. Он попался в ловушку: кинулся спасать ребенка, и его схватили. Теперь ты понимаешь, что это все в далеком прошлом? Но не нужно грустить. Позволь, я помогу тебе забыть все это.

19

Я не стала противиться, когда Транков поцеловал меня, и ответила на поцелуй: мягкий, изучающий, испрашивающий разрешения на большее. Поставив чашку на стол, я обняла Транкова: торс его казался хрупким, позвоночник легко прощупывался, но плечевые мышцы были крепкими. Он легким движением провел рукой по моей щеке и волосам, будто ждал, что я опять отступлю, как в прошлый раз. Я запустила руку под его пиджак, коснулась хлопковой ткани футболки и ремня брюк, просунула пальцы под одежду, притронулась к коже, нащупала позвонки и ямочку на том месте, где у рыси хвост. Транков поцеловал меня в шею, потом начал стягивать с меня рубашку, но внезапно остановился и спросил:

— Ты уверена, что хочешь этого?

— Уверена… Но нужен презерватив.

Я не хотела повторять ошибку, совершенную когда-то в Нью-Йорке, не хотела ребенка, хотя его появление поставило бы меня в равные условия с Давидом. Нет, мне требовалась гарантия, что этого не случится. В боковом кармане моей сумки лежали презервативы, только у них уже мог кончиться срок годности.

Юрий поцеловал меня в губы, потом пультом приглушил свет и нажал кнопку, опустив шторы. Сейчас было еще не поздно дать задний ход, но я не хотела. Я никому ничего не обязана, я сама себе хозяйка и могу принадлежать Юрию, а он — мне.

Он вернулся, мы помогли друг дружке раздеться. Юрий очень отличался от уверенного, дерзкого Давида, он позволил себя вести, остерегался причинить боль, после него у меня не останется следов от укусов. Как же голодна я была, как страстно желала почувствовать прикосновения к моей коже, кого-то внутри меня… Я перекатилась на Юрия и принялась получать удовольствие проверенным путем, я знала, как лучше всего достигнуть высшего наслаждения. Потом, когда он продолжал на мне, я кончила еще раз. Юрий что-то шептал по-русски, я не понимала слов, да и зачем понимать? В моих мыслях не было ни одного слова, которое мне хотелось бы сказать ему, — ни «любимый», ни «милый»: здесь слова не требовались.

Наконец его тело содрогнулось, из губ вырвался стон, он широко открыл большие темно-синие глаза; на длинных ресницах повисли капли пота. Когда он припал ко мне, вздрагивая всем телом, я закрыла глаза. Черт, надеюсь, Транков не из тех мужчин, которые начинают плакать после того, как кончат? Скоро, наверное, я услышу историю о ждущей в Москве жене и двоих детях. Но выслушивать это мне не слишком хотелось.

Стук моего сердца постепенно выравнивался, пульс Транкова по-прежнему зашкаливал. Я чувствовала его губы на моем плече и прикосновение влажных ресниц к шее. К счастью, он больше не дрожал, так что я рискнула открыть глаза. Взгляд Транкова был по-собачьи печальным, и он казался особенно молодым. Не помню, чтобы в материалах ЦКП упоминалась его дата рождения: я бы ее не пропустила, это входит в мои профессиональные умения.