Читать книгу "Жесткая посадка - Михаил Кречмар"

Василич полез в карман, вынул из него горсть мятых бумажек и дал своему матросу, угрюмому черноволосому невысокому крепышу, которого так пока нам и не представил.

– Слышь, водки возьми. Ну, такой, чтоб не дешёвая, рупь за сто так.

Матрос зыркнул на бутылку коньяка, но ничего не сказал и полез вверх по трапу на палубу. Когда его шаги перестали отдаваться по кораблю, Василич сам скрутил пробку на бутылке.

– Ну, разливай, что ли, мы что – так просто сидеть будем? Рассказывай, чего пришёл…

Глаза у Василича под нагромождением волос были серыми, чистыми и ясными – такими, какие они бывают только у совершенно прожжённых жуликов, способных свидетельствовать любую наскоро придуманную ими ерунду хоть у самого престола Господня.

– Нам нужно в Хохотск, Василич.

– И скоро вам туда нужно? Вон, в Хохотск плашкоут собираются тащить послезавтра…

– Нам нужно в Хохотске забрать кой-чего и обратно вернуться. Сам-то можешь?

Василич прикрыл свои прозрачные зенки праведника, изображая усиленную работу мысли.

– Мочь-то могу. Скока платишь?

– А сколько стоит?

Ух завёл с Василичем неторопливый торг, итог которого, собственно, был известен – мы заплатим (и можем себе позволить это сделать) любую сумму, и даже в не совсем разумных пределах. Но Василич вёл себя довольно странно – у меня даже складывалось впечатление, что деньги его фактически не интересуют. При обсуждении сроков выхода в море он пустился в сложные умствования по поводу понедельника, отливов и приливов, сводки погоды и возможностей найти попутчиков.

Бутылка «клоповой настойки», столь жестоко раскритикованная в самом начале застолья, опустела буквально через полчаса после начала беседы, и капитан начал озабоченно прислушиваться – не раздаются ли по трапу шаги отправленного за выпивкой матроса.

Шаги раздались, и в люк каюты просунулся звенящий пакет с голыми девицами на тропическом пляже.

– Лучше бы девиц таких в пакете таскать, чем водку, – попытался пошутить Ух, но шутку не приняли.

– Кстати, о девицах, – деловито сказал Василич. – Нюрка, пошла вон! В ночь уходим.

Ворох тряпья в изголовье койки зашевелился и оказался заспанной девахой лет двадцати. Слезящимися глазами она оглядывала каюту, будто не до конца соображая, куда попала, затем автоматически взяла со стола папиросу, закурила, и точно так же, жестом хозяйки, схватила мой стакан с остатками коньяка и выпила его единым духом.

– Кому сказал, вон пошла, – рыкнул Василич снова.

– Иду уже, иду, – равнодушно отозвалась девица. – Обратно-то придёте хоть?

Она не торопясь собрала в пластиковый пакет какие-то шмотки, обула стоящие перед печкой резиновые сапоги и сосредоточенно полезла на палубу.

– Чего с собой берём? – спросил Василич Ухонина. – Кроме водки, естественно…

– Ну, – Ух задумался, – как чего? Хлеба, сгущёнки, тушёнки… Помочь взять?

– Ишь ты, баре, – недовольно проворчал Василич. – Тушёнки им захотелось… Морем пойдём, рыбу жрать будете!

– А заправка?

– Какая там заправка? В море зальёмся с пограничного катера. Или с МэРэЭса[13].

– На хрена нам погранцы? – равнодушно бросил Ух. – Давай здесь заправимся, я башляю.

– Ни хрена ты не понимаешь, Ух, – покачал Василич своей массивной головой, – при чём здесь бабки? Не, ты их давай мне, я не против. Только заправляться в море удобнее, чем с берега. На берегу бочки катать надо, придумывать, как их ставить, чтобы самотёком шло. Вообще, работать надо. А в море – бросил шланг с насосом и качай из танка в танк. Только осторожно себя вести надо. Как-то мы так качаем солярку с буксира – уже поздно, в ноябре, мороз на улице. Ну, водку пьём в кубрике, само собой. Я вышел на палубу по нужде, поскользнулся и падаю между бортами. Схватился за самый край палубы и вишу. Подтянуться сил не хватает, а кораблики на волне подтряхивает, и они бортами друг об друга – рр-раз! Рр-раз! А я вишу, как раз между кранцев попал. Вот, думаю, сейчас соскользнут пальцы с палубы – и каюк, в ледяной воде пяти минут не продержишься. Ну, дело кончилось просто. Старпом с буксира вышел за тем же делом, что и я. Только пристроился писять, а я у него между ног как заору! Он поскользнулся и чуть ко мне в гости не сиганул! Только в последний момент ухватился за комингс, вывернулся. В общем, еле меня вытащили, я уже совсем замёрз там, внизу. И обоссался к тому же – вишу и думаю: так что мне, так, не поссавши, и помирать? Так и обоссался. А мог ваще утонуть на фуй.

– Ты лучше расскажи, как ноги-то обморозил, – злобно произнёс матрос Степан, которому до сих пор не налили. Ухонин мгновенно уважил невысказанную просьбу, и Стёпа довольно крякнул, поднося ко рту закуску.

– Ты, эта… – мрачно сказал Василич. – Дерзи, да не забывайся. Вон, сходите с Ухом на берег, прикупите там чего нада. Из лимана выйдем, там выпьем как следует.

Ухонин молча наклонился под койку, выбрал оттуда пару джутовых мешков почище и кивнул Степану.

– Ну, пошли, что ли?

– Пошли. Раз ночной водой выходим. Нам-то по́ фую, где жить – в лимане или в море, – путь до Хохотска долгий, держи курс да вахты стой. Движок у нас хороший, танковый. Корпус, правда, туда-сюда, но и немудрено – он сорок третьего года постройки. Правда, американской.

– Иди-иди уже, – заорал на Степана Василич и сделал вид, что сейчас залепит в него кружкой. – Разговорчивый нашёлся!

Степан сделал ещё одну недовольную рожу – каковых в запасе у него была преизрядная коллекция – и полез на палубу.

– Так это как я без ног остался, – довольно хихикнул Василич, устраиваясь поудобнее на топчане, когда люк за Ухониным и матросом Степаном захлопнулся. Я-то думал, что такая история ему неприятна, как была бы неприятна мне и ещё девяноста девяти людям из ста, однако Василич рассказывал её с видимым удовольствием.

– Я ж, эта, здесь прямо круглый год живу. – Он обвёл взглядом свою каюту. – Здесь и теплоизоляция есть, и печка, и до фуя всего! Меня трактор по поздней осени на берег вытаскивает, я от поселковой сети запитываюсь – и отлично, даже отопление у меня электрическое работает! Дома-то у меня своего нет, квартиры от государства не дождался, а щаз она мне на фуй не нужна – того и гляди помрёшь, так помрёшь как моряк – на своём катере. И Стёпка здесь же живёт со мной. Ну дак вот…

Сидел я, значит, у Саньки Крюкова. Он на охоту сходил и мне навстречу из магазина идёт. Василич, грит, какого-то странного зверя я поймал, даже двух – высотой двадцать восемь сантиметров каждый. Помоги разобраться! Мы домой к нему заходим, а на столе у него две бутылки водки стоят. Он их, стервец, линейкой школьной померил, каждая у него – высотой двадцать восемь сантиметров, значит. Ну, мы их уговорили, потом Витька Нечаев подошёл – тоже с пузырём, мы и его хлопнули. А на улице ветерок поднимался. Месяц был ноябрь, начало декабря. Я как раз катер на берег вытащил. Уже третий год жил на нём. Понял, как удобно – всё своё при себе, никаких тебе соседей, что пожелаешь, то и делаешь. Я до пятидесяти трёх лет в общаге жил совхозной – одна комната в бараке, где этих комнат – двадцать четыре. Жизнь на катере мне после барака раем казалась. Ну и вот, мне Крюков говорит: ночуй у меня, ночуй. А я упёрся – есть у меня дом, и пойду я к себе домой, не иначе. Вышел я на улицу, а мне ж к морю идти, а с моря ветер дует, прям в рожу, так неприятно… И прошёл я метров триста, и думаю: а на хрена я туда иду? Дай-ка в сугроб зароюсь, как ламуты, и спать лягу. Ламуты в сугробах же спят, и ничего, им можно, а мне нельзя, понимаешь? Лёг я в сугроб и заснул. Сплю, хорошо мне так, просыпаюсь – кто-то меня за сапоги тормошит. Хочу я это пнуть, а не могу – ноги не слушаются. Крикнул я – весь рот снегом забило. Хорошо хоть руки шевелятся. Откопал я себя руками, на ноги поглядел – батюшки светы, прямо кости розовые торчат! Они у меня мало что отмёрзли, их ещё и собаки сглодали – все пальцы и пятку! Так напился, что и не почуял, как меня заживо жрать начали…