Читать книгу "Дело Зили-султана - АНОНИМYС"

к смертной казни». Все остальное можно пережить.

Итак, я арестован. Так вот, значит, о чем совещался Зили-султан в своем шатре в мое отсутствие! Разумеется, четыре солдата и сартип меня не удержат, я легко убегу, даже если им дан приказ стрелять в случае неповиновения. Вот только стоит ли поступать столь опрометчиво? Если меня и правда считают туркменским лазутчиком, то это просто смешно и подозрения эти я рассею несколькими словами, да и полковник Олдридж всегда подтвердит мою невиновность. Нет-нет, будем сохранять спокойствие. Хотя протокол есть протокол, и я бы хотел узнать кое-что перед тем, как отдать мой верный револьвер.

— По чьему приказу я арестован?

— Приказ принца.

Так, ну, хотя бы в этом я был прав. С другой стороны, кто еще здесь мог меня арестовать?

— И в чем же меня обвиняют?

Обвиняли меня в измене, больше ничего сартип не знал или не собирался говорить. Что ж, и в этом я прав. Ничего страшного, как-нибудь перетерпим. Ближайший разговор с его высочеством, я полагаю, все поставит на свои места.

Меня отвели на гауптвахту и заперли там. Я мог поклясться, что по дороге спину мне сверлил взгляд Ганцзалина. Я сделал незаметный жест, который означал: пока ничего не предпринимать. Жест, разумеется, был незаметен лишь для окружающих, Ганцзалин-то его видел прекрасно.

* * *

Гауптвахта была обустроена на персидский манер. На грязных обшарпанных стенах здесь висели ковры, зато земляной пол оказался совершенно голый. Впрочем, может быть, оно и к лучшему. У часовых сапоги были такие грязные, что ковер на полу мгновенно превратился бы в собачью подстилку или даже еще во что-нибудь похуже.

Мне бросили на пол кошму, и я, преодолев некоторую брезгливость, худо-бедно на ней устроился.

Бурда, которую принесли мне на ужин, была совершенно несъедобной. Впрочем, не думаю, что старались отдельно для меня. Скорее, это была обычная солдатская еда. Я осторожно попробовал ее и решил все-таки не продолжать. На мой взгляд, голодная смерть была куда здоровее такой еды. К счастью, ближе к ночи явилась Элен, которая принесла мне собственноручно сделанные пирожки.

— Признавайся, что ты такое натворил? — зашептала она мне в дверное окошко, которое смотрелось теперь как рама для ее прелестного лица. — За что тебя арестовали?

На этот вопрос я только и мог, что плечами пожать. Я на самом деле не знал, что бы я мог натворить такого ужасного, за что меня следовало бы арестовать. Ну, то есть знал, конечно, но кроме меня самого это мог знать только российский министр Николай Карлович Гирс да, может быть, кое-кто в эндеруне нашего дорогого шахиншаха.

— Послушай, Нестор, — моя очаровательная подруга сделалась чрезвычайно серьезной. — Видимо, ты перешел какую-то границу. Умоляю тебя, не дразни гусей. Персы на вид добродушны, но скоры на расправу. До шахиншаха далеко, защитить он тебя не сможет. Даже твой Ганцзалин куда-то пропал.

Я отвечал, что она, на мой взгляд, несколько преувеличивает опасность. Что же касается Ганцзалина, то пусть-ка она сделает следующее. Выйдя с гауптвахты, пусть посмотрит на небо и левой рукой как бы заслонится от света солнца. Это будет знак Ганцзалину, и он с ней свяжется.

— О чем ты говоришь, какое солнце — на улице ночь!

— Неважно. Сделай так, как будто ты заслоняешься от света луны…

Она отвечала, что это глупость, потому что от луны никто не заслоняется, на луну, даже полную, можно спокойно смотреть, не щуря глаз. Я шутливо поднял руки, капитулируя.

— Хорошо, тогда приходи сюда завтра утром, сделай этот знак. Чуть позже с тобой свяжется Ганцзалин. Скажи ему, что меня облыжно обвиняют в предательстве и пусть он отправится в Тегеран, там добьется приема у русского посланника и расскажет ему об этом.

— Я же говорила, что ты шпион, — всплеснула она руками.

— Да никакой я не шпион, что за идэфи́кс у тебя, в конце-то концов?!

— Зачем же тогда тобой будет заниматься ваш посланник?

— Затем что я — русский офицер, я подданный Российской империи, и дело страны — защищать своих граждан за рубежом — вот зачем!

Она немного притихла и сказала, что, конечно, это убедительный аргумент. После чего чмокнула меня в щеку через окошко и убежала. А я со спокойным сердцем улегся спать. Имея на воле таких союзников, как Ганцзалин и Элен, я мог ни о чем не беспокоиться. Азиатская изобретательность моего слуги и женская хитрость моей возлюбленной гарантировали успех любому моему предприятию.

* * *

Ночь прошла спокойно, а наутро началось светопреставление. Видимо, туркмены совершили очередной набег, но войско Зили-султана было к нему готово и встретило врага во всеоружии. Издалека ветер донес грозные вопли туркмен, но их тут же заглушила винтовочная стрельба. Я буквально обратился в слух, чтобы распознать в винтовочном грохоте и взрывах гранат пулеметное таканье. Я уже слышал, как работают митральезы, и полагал, что сумею различить пулемет даже в этом хаосе и неразберихе.

И действительно, спустя минут пять после начала сражения я услышал тяжелый частый стук, калибром явно отличный от винтовочных выстрелов. Туркмены сначала завизжали воинственно, но потом вдруг смолкли. Стук продолжался не больше минуты, потом пулемет затих. Потом снова возобновил стрельбу, теперь уже короткими очередями. Спустя недолгое время раздался победоносный вопль идущей в атаку персидской конницы, и стрельба смолкла.

— Ну, что ж — сказал я себе, — дело сделано, пора выходить на свободу. И я загремел кулаками в дверь, крича: — Часовой, мне нужно до ветру!

Поганое ведро стояло у меня в камере, однако я посчитал, что оно слишком полное и пора бы его сменить. Но часовой почему-то не появлялся. Я решил, что его убила шальная пуля, и теперь мне придется самому выламывать двери и выбираться на свободу. Я стал похаживать вдоль стен, прикидывая, как лучше всего разрушить мое узилище. Я уже даже пришел к выводу, что проще всего начать со смотрового окошка, и закатал рукава, как вдруг появился вчерашний сартип Тахир-дженаб, сопровождаемый сразу четырьмя караульными.

В первый миг я было подумал, что меня решили освободить, но сразу сообразил, что в таком случае вряд ли бы явился такой серьезный караул. Что ж, теперь руки у меня развязаны, и я сбегу при первой же возможности — не обессудьте, мои персидские друзья.

Однако, как выяснилось, так думал только я один. Дверь моя распахнулась, вошли сартип и два караульных. Еще два встали у двери и направили свои ружья прямо мне в грудь, всем видом выказывая готовность немедленно стрелять. Два других караульных надели