Читать книгу "Пять шагов по облакам - Татьяна Устинова"

А может, это была и не планета, а нечто другое, потому чтовокруг что-то со свистом летело, неслось и падало, осыпалось тысячей брызг, иони оба знали, что так не бывает и то, что это случилось с ними, — волшебныйподарок, который дается не всем, а только избранным, таким, как они,оказавшимся на своем диване в центре Вселенной.

Когда времени совсем не осталось, он понял, что у неезакрыты глаза, зажмурены очень крепко, и он сказал:

— Открой глаза.

Наверное, она не слышала его, и напоследок он всмотрелся вее лицо, искаженное гримасой страдания, и попросил еще раз:

— Открой глаза.

Ему нужно было видеть ее душу и заниматься любовью с еедушой, а не только с телом, и первый раз в жизни он понял, что душа есть, точноесть, он видит ее прямо перед собой!..

Она распахнула глаза, поймала взглядом его взгляд и большеуже не отпускала.

И он ее больше не отпустил.

Когда все закончилось и они лежали на берегу, выброшенныесилой вселенского прибоя, сцепившись вялыми влажными пальцами, Артемьев подумаллениво, что все изменилось. Все изменилось неожиданно и навсегда и никогда ужене вернется обратно.

Он попал в зависимость, и эта зависимость или дарует емунеслыханную свободу, или убьет его. Оба варианта вполне возможны.

Мелисса шевельнулась, что-то зашуршало, и оказалось, что оналежит на газете. Выяснилось, что Артемьев успел скинуть с дивана не все газеты.

Мелисса вытянула длинную ногу, выгнула шею, увидала газету икак ни в чем не бывало пристроила ногу обратно. Артемьев вытащил из-под неегазету и бросил на пол.

Если бы это было возможно, он бы полюбил Мелиссу ещесильнее, за эту самую газету, на которую она как ни в чем не бывало положиланогу.

В ней все было настоящим, таким настоящим, каким толькоможет быть, и это радовало и пугало его.

— Ну, — спросила самая настоящая Мелисса Сииеокова и ленивоукусила его за плечо, — что это были за танцы?

— Какие танцы? — перепугался Артемьев. — Где… были танцы?

— Ну, вот только что. Когда ты говорил, что больше меня нехочешь и вообще спать со мной никогда не будешь, а пойдешь и запишешься вмонахи.

— Разве я так говорил? — усомнился Артемьев.

— Говорил, — подтвердила Мелисса.

— Быть такого не может.

— Мо-ожет! Так что за танцы?..

Он приподнялся на локте, придвинулся к ней еще ближе, хотядиван был широкий и с него трудно было свалиться. Но ему хотелось быть рядом сней, как можно ближе. Так, чтобы невозможно быле даже представить себе, что онисмогут когда-нибудь не то что расстаться, а просто… разъединиться друг сдругом.

— А почему танцы, а?

Его совершенно не интересовали танцы, и вообще он почти неслушал, что именно она говорит, но ему хотелось, чтобы она говорила, чтобывечер еще продолжался, чтобы отступившее чувство вины, выглядывавшее из-заповорота, подольше к нему не возвращалось.

Оно вернется, он знал это точно.

— Анекдот, — объявила Мелисса и зевнула. — Приходитеврейская девушка к раввину и говорит: «Ребе, Исаак пригласил меня на танцы.Можно мне с ним пойти?» — «Не-ет, — отвечает раввин, — Тора танцы запрещает!» —«А погулять? Можно мне с ним пойти погулять?» — «Отчего же, — говорит раввин, —погулять можно. Тора это разрешает!» — «А если на прогулке Исаак захочет меняпоцеловать? Можно это?» «Можно, — соглашается раввин, — Тора это разрешает!» —«А если от поцелуя он так меня захочет, что овладеет мною?» — спрашиваетдевушка и краснеет. «И это можно, — отвечает раввин. — Тора это разрешает». Девушкаеще больше краснеет и продолжает: «А если он станет овладевать мной и лежа, исидя, и стоя…» — «Что-о? — в ужасе кричит раввин. — Стоя?! Стоя — это ужетанцы, а Тора танцы запрещает!»

— Класс, — оценил Артемьев.

Мелисса повозилась немного, потерлась о него носом испросила:

— А давай мы с тобой тоже будем и сидя, и стоя, и лежа! Намведь танцы никто не запрещает!

Артемьев засмеялся.

Все правильно. Все именно так, как и должно быть. Все можетбыть именно так и никогда не будет подругому. Уж больше он, Василий Артемьев,этого не допустит

— А помнишь, как мы в первый раз?..

— Лучше ты мне не напоминай!

— Ну почему же? По-моему, к тому моменту, когда я все-такисообразила, что ты намереваешься затащить меня в постель, у тебя ужегаллюцинации начались. От переизбытка гормонов в крови.

— Не было у меня никаких галлюцинаций, — оскорбился ВасилийАртемьев. — Это тебе показалось. И вообще, вовсе не я тащил тебя в постель.

— Как не ты?! — поразилась Мелисса. — А кто ж тогда?!

— Это ты меня тащила, — буркнул Артемьев.

— Ну да!

— Не «ну да», а да!

— Нет.

— Да.

— Содержательно, — оценила Мелисса, и они помолчали,припоминая.

Дело происходило в гостинице, где все было чужое — чужойобед, чужие люди, чужие шикарные постели. И они тогда были чужие. То есть почтичужие.

То есть уже было понятно, к чему все идет, но шло как-то неслишком быстро.

Медленно как-то шло.

Они целовались в его машине, когда он привозил ее домой,просто до одури и кругов в глазах. Мелисса, которая никогда ничего подобного непроделывала, была убеждена, что целоваться в машине неприлично и так делаюттолько озабоченные подростки или какие-то совсем уж невменяемые взрослые.

Но было так хорошо целоваться с ним в тесноте и темнотеавтомобильного салона, пытаясь приспособиться, чтобы рычаг переключения передачне впивался в ребра и не задевал никаких важных и нужных органов, и это былоочень сложно, почти невозможно.

Она распахивала на нем дубленку, пристраивала ладонь насердце и целовалась так, как не целовалась никогда — не с кем было. От неговсегда хорошо пахло, не слишком парфюмерно и не слишком «натурально», и ейнравился нагретый кашемир его водолазки и тоненький запах овчины от короткойдубленки. Он был настойчив, но без навязчивости, и очень хорошо держал себя вруках, и в какой-то момент ее стало это задевать.

Почему ничего не происходит, а? Он ничего не хочет? Илиничего не может? Или чего-то выжидает?

Потом, в той самой гостинице, выяснилось, что мужчина,который может держать себя в руках, — это взрыв, фейерверк, салют наций,который происходит, когда он отпускает себя на волю!