Читать книгу "На руинах нового - Кирилл Кобрин"

Мало кто из великих людей XIX века посвятил столько времени и сил педагогике – обычной и социальной. Рёскин учил рабочих основам рисунка в колледже для трудящихся, учителей – на курсах повышения квалификации в Уайтлендс-колледже, прочел сотни публичных лекций слушателям из самых разных классов общества, наконец, в 1869 году стал оксфордским профессором, а чуть позже основал там Школу рисования и изящных искусств, названную его именем. Из университета он ушел (после нескольких попыток) в 1884-м, в знак протеста против вивисекции. Рёскин верил в педагогику и просвещение – но эта вера сильно отличалась от представлений XVIII века, да и от взглядов филантропов его времени. Он пытался снабдить учеников достаточным количеством фактических знаний для того, чтобы они смогли понять свою отдельность и свою уникальность, а потом – и свое предназначение в связи с этими отдельностью и уникальностью. Как мы уже говорили, в самом высшем своем проявлении такая задача превращалась из этической в эстетическую. Или, если быть точным, она с самого начала была этической и эстетической разом. В процессе решения такой задачи важнейшую роль должна была играть Природа. Ее устройство – видное невооруженным глазом наблюдателя, а не через лупу исследователя – давало представление об устройстве общественной (и отдельной человеческой) жизни, ее совершенная красота открывала глаза на возможность Красоты как таковой, в том числе и рукотворной. С 1859 по 1868 год Джон Рёскин рассказывал обо всем этом ученицам знаменитой тогда (и очень прогрессивной) школы для девочек в поместье Уиннингтон-холл, расположенном в графстве Чешир. Он читал лекции, вел беседы, просто болтал с воспитанницами, писал им письма, дарил школе картины и естественно-научные экспонаты. Разговоры в Уиннингтон-холле и легли в основу «Этики пыли».

«Этика пыли» – одна из самых странных, неожиданных и восхитительных книг, которые автор этих строк когда-либо держал в руках. Чтобы не испортить чистого восхищения читателя (нет, не так: сначала недоумения и даже раздражения, и даже негодования, а уже потом восхищения), у которого, надеюсь, дойдут до нее руки, я ни слова не скажу, о чем книга – и даже как она сделана. Разве что очень личное: для меня «Этика пыли» стоит рядом с главными английскими прозаическими текстами XIX века – «Исповедью англичанина-опиомана», «Посмертными записками Пиквикского клуба», «Островом сокровищ», «Собакой Баскервилей» и «Портретом Дориана Грея»[135]. Ну и конечно, рядом с дилогией про ту самую Алису, отец которой был тьютором Рёскина в Окфорде. В связи с Алисой Лидделл, Чарльзом Доджсоном, детской сказкой Рёскина про короля золотой реки, катастрофическим браком с Эффи Грей, а также в связи со странным на первый взгляд фактом, что в викторианской Англии джентльмен средних лет постоянно посещает школу для девочек, следует сделать короткое, но необходимое разъяснение. Им я и закончу этот текст.

Рёскин сочинил сказку для тринадцатилетней Эффи Грей. Рёскин наставлял девятилетнюю Розу Ла Туш в науках и полюбил ее, когда той не было тринадцати. Рёскин постоянно наезжал в Уиннингтон-холл, став фактически патроном школы. Он не только читал ученицам лекции, он танцевал и даже играл с ними в прятки. На этом основании некоторые называют его педофилом, а более академические исследователи – нимфолептиком. При этом никаких недостойных действий в отношении юных созданий Рёскин никогда не совершал; он не совращал девочек, не выказывал в отношении их ровным счетом никаких постыдных намерений. Он ими восхищался, ему нравилось, как они выглядели – и как они себя вели. Более того, Рёскину ужасно нравилось, как девочки думают. Все, что я здесь пишу, не следует считать апологией Джона Рёскина – этот великий человек в апологиях не нуждается, да и оправдывать его не в чем. Рёскин полюбил девочку Эффи, дождался ее совершеннолетия и женился на ней, когда невесте исполнилось 19 лет. Рёскин полюбил девочку Розу, дождался ее совершеннолетия, сделал предложение и получил отказ (на который повлиял совет той же Эффи ни в коем случае не иметь дела с Рёскином). Эффи Грей после развода вышла замуж за протеже нашего героя, художника Джона Эверетта Милле и прожила долгую семейную жизнь, родив восемь детей. Роза Ла Туш умерла в 27 лет – судя по всему, от нервного расстройства и вызванной им анорексии. Родители Розы были очень религиозны; у дочери религиозность превратилась в конце концов в исступление. Смерть Розы Ла Туш потрясла Рёскина, его здоровье – прежде всего психическое – пошатнулось, и под конец жизни он впал в безумие.

Джон Рёскин восхищался юными девочками чисто эстетически – но не стоит забывать, что эстетическое для него есть наивысшая форма этического. Он видел в них идеальную природную форму – и идеальное самостоятельное сознание, не испорченное еще обществом. Под «обществом» в данном случае понимались не только обычные социальные обязательства, но и брак, включая, конечно, секс. Известно, чем был секс в викторианском обществе: в жизни среднего класса его в лучшем случае загоняли в строжайшие рамки, а порой просто изгоняли; зато аристократия и пролетариат творили что хотели. Впрочем, и здесь существовали свои рамки; список возможностей был ограничен социальными нормами и барьерами, а также влиянием Церкви, пусть и не столь сильным, как в случае среднего класса. Рёскин вырос в довольно строгой протестантской семье, разгул аристократических товарищей по Оксфорду его не привлекал, эстетическое чутье совершенно справедливо отвращало от обычной семейной жизни. В каком-то смысле его восхищение Эффи и Розой (я бы назвал это именно «восхищением») было следствием его воззрений на искусство, экономику и геологию. Будучи человеком порядочным, он, следуя правилам окружающего его общества, сделал формальные предложения обеим девочкам, когда они выросли. Брак с Эффи Грей стал трагедией: как известно, в первую же брачную ночь Рёскин был так потрясен видом обнаженного тела жены, что ни о каком сексе и речи быть не могло – ни тогда, ни во все последующие годы его женитьбы. Многие биографы утверждают, что Рёскина отвратил вид волос на лобке или даже менструальной крови, – ведь до того он видел женское тело в форме совершенных античных статуй. Не думаю, что последнее соображение верно: Рёскин, как известно, не был поклонником античности, да и вообще дело не в статуях. Он любил одно существо, а тут должен был овладеть телом совсем другого. В 1861 году Рёскин признался в письме: «Я не увижу ее (Розу. – К. К.) целую вечность – думаю, до зимы – и она станет совсем другой – дети похожи на облака в лучах восходящего солнца – их золото уходит – всегда уходит – я был ужасно грустен этим утром».

Не забудем, что в те времена девочек в тринадцать лет нередко уже выдавали замуж – не говоря о том, что в этом же возрасте многие из них были вынуждены, увы, продавать себя на улицах Лондона, Манчестера, Ливерпуля. Но это, конечно, в совсем другом социальном классе. В жизни викторианской буржуазии разыгрывались иные драмы; драма Рёскина не была единственной в таком роде: вспомним хотя бы оксфордского математика, фотографа-любителя и изобретателя Чарльза Джоджсона. Вообще, рассуждая на эту тему, надо иметь в виду три обстоятельства. Первое: перед нами истории совсем других людей, очень мало на нас похожих, которые жили в совсем другое время, с его собственными представлениями и правилами. Второе: эти люди сполна заплатили за всё – и наше осуждение или восхищение им абсолютно ни к чему, особенно если мы не хотим понять, что они – совсем другие (см. пункт первый). Третье: не будь на свете несчастного наркомана и алкоголика, или беспощадного домашнего тирана и коварного изменника, или тайного обожателя невинности, или джингоиста-спирита, или чахоточного шотландского пьяницы и фантазера, или, наконец, одержимого идеей Красоты и Справедливости энергического чудака – мы не были бы собой. Впрочем, говоря от первого лица, следует избегать множественного числа. Тогда так: автор этих строк уж точно не был бы тем, кто он есть. Важность последнего заявления можно (и нужно) поставить под сомнение – но автор «Этики пыли» со мной уж точно согласился бы. Песчинки, песчинки, песчинки.