Читать книгу "Времена моря, или Как мы ловили вот такенную акулу с вот такусенькой надувной лодки - Мортен А. Стрёкснес"

В доме нет ничегошеньки из того, чем заняты Хуго и Метте, будь то столярка или стройка, прием заявок и прочие разнообразные хлопоты, в чем я мог бы быть хоть как-то полезен. Раз я вышел мыть двор и причал, и без того чистые. А еще я никак не научусь плотно притворять за собой вредную парадную дверь – в результате тепло из дома улетучивается вслед за их псом Скрубби.

Ссоримся мы с Хуго чрезвычайно редко, но все же ссоримся. Одна из ссор, как мы рассуждали уже потом, помирившись, вспыхнула из-за пустяка, но больно ранила обоих. Из-за “пустяка” мы не разговаривали два года!

Кто сказал, что пустяки не важны? За несколько дней вынужденного ничегонеделанья на острове я начал болезненно реагировать на все, выражая недовольство по любому житейскому поводу. А мог бы выполнить уйму другой работы. Да и кстати, уместно ли к занятиям на Скрове вообще применять понятие “работа”? Сколько еще я буду летать на Будё, являться в дом Метте и Хуго, рушить их распорядок и привычный ритм жизни?

Однажды, не сдержавшись, спрашиваю в лоб:

– На что тебе вообще сдалась эта гренландская акула?

Хуго медлит, потом отвечает, как бы очнувшись:

– Когда я был маленьким, отец много рассказывал мне о разных морских обитателях. Особенно врезалась в память история про гренландца. Такого загадочного, непонятного.

– Да я не о том…

– И уже тогда, лет тридцать тому назад, я задумал поймать гренландца дедовским способом. Только наш проект лишил эту задумку элемента неожиданности. Я хочу поймать акулу чисто для себя – не для того, чтоб хвалиться или чтобы кто-то прочитал об этом. Мне довольно просто увидеть ее. Почувствовать драйв, когда буду тащить ее из глубины. А там уж, раз начали, то и пошло-поехало. Надо доводить дело до конца. Поймаем рано или поздно, никуда она не денется.

После ужина мы с Хуго совершаем небольшую прогулку на машине – до западного мыса Скровы, неподалеку от которого стоит тот старый маяк, на котором жил Эллинг Карлсен. Нам попадаются бакланы – чистят перья и хлопают крыльями. Хуго говорит – то верная народная примета, что завтра пойдет дождь. Я отвечаю, что все эти народные приметы – сплошное суеверие, и предлагаю поспорить на тысячу крон, что не пойдет. Хуго отказывается спорить и хмурится, подозревая, что я подсмотрел прогноз погоды (я и впрямь подсмотрел). На другой день, как и ожидалось, не пролилось ни капли – кажется, во всем фюльке Нурланн ни одной тучки не сыщешь.

Обыкновенно, когда у обоих готов ответ на вопрос, один из нас сперва весьма учтиво интересуется у другого: можно я первый скажу? Ладно, соглашается другой. А тут мы выпаливаем ответы наперегонки, пытаясь опередить друг друга. Даже когда заговариваем о еде, в воздухе пахнет грозой. Хуго пеняет мне на слабость к лабскаусу (традиционному матросскому блюду из рубленой солонины с овощами), как будто нет ничего гаже этого блюда – я, дескать, дважды покупал его в кулинарии на Свольвере.

Разговор происходит во время очередной серии “Инспектора Деррика”, который Хуго всегда смотрит за ужином – то ли чтобы окончательно не забыть немецкий, то ли чтобы поностальгировать о Германии семидесятых, когда он жил там – с ее тогдашними интерьерами и менталитетом.

Как-то на Транёйе, на одном банкете в честь художников, Хуго усадили за стол напротив самого Деррика – Хорста Тапперта: у этого немецкого “любителя Норвегии” был домик на острове. Хуго счел немца довольно любопытной и галантной личностью. Ну да, совсем не то, что Деррик, ехидно вставляю я. Этот-то вечно балансирует на грани между мещанскими нравоучениями и презрительным высокомерием, разговаривая через губу даже с сослуживцами. Стелется перед всяким аристократом, а всякого итальянца с порога принимает за жулика. За 281 серию у него было два романа. Обе женщины скоропостижно и бесследно исчезают. Что с ними сталось, бог весть, но думаю, тут не обошлось без Деррика. Я говорю это просто так, чтобы подначить Хуго. Погода меж тем потихоньку портится, в поселках даже дали штормовое предупреждение.

На следующий день, сидя в гостиной у Хуго, я спешно дописываю срочный материал. Хуго в соседней комнате пишет картину на заказ: знаменитый вид трех нюкенов – скалистых утесов, образующих горную гряду острова Рёст. Хуго должен был отдать картину еще несколько месяцев назад, и, согласно договоренности, на днях должен заехать знакомый с Рёста, чтобы забрать полотно. Заказчик, родом из тех мест, хочет повесить его в гостиной. В живописи Хуго, как мы знаем, далек от реализма, зато, близко зная заказчика, пытается изобразить хотя бы приблизительное сходство.

Дело у Хуго идет со скрипом – симметрия утесов так идеальна, что даже слишком. Два утеса, стоящие ближе друг к другу, часто сравнивают с женской грудью. Поодаль стоит третий, чуть острее. На эскизах все это смотрится как-то лубочно. К тому же свет там все время играет и сложно поймать момент, когда солнечные блики, отразившись от воды, подсвечивают горное подножие. Хуго трет и подчищает, пытаясь тоньше показать тени и оттенки. Если вечером картина выглядит еще более-менее, то дневное освещение делает изображение двухмерным и плоским, скрадывая всю глубину. Не успел я войти, как Хуго спросил, что я думаю о картине, и был очень рад, когда я подтвердил его собственное впечатление. Конечно, сказал я, я не могу указать на конкретные огрехи, просто чувствую, что нарисовано хуже обычного – словно вообще какой-то любитель малевал, в первый раз со мной такое.

– Именно! Класс! Так и есть! – искренне воскликнул Хуго, не чувствуя моей подколки, зато лучше моего видя все слабости картины.

Идеальные горные вершины, бок о бок стоящие посреди чиста моря; порой естественная красота природы кажется нам слишком неестественной. Горизонт стремится в бесконечность, а значит, требуется создать иллюзию бесконечной глубины небес, отчего полотно невольно наполняется религиозными смыслами, а если еще и пережать… Я хорошо понимаю, отчего так мучится Хуго.

А вот зачем при этом радио врубать на всю катушку, не понимаю. И каждый раз, стоит Хуго отлучиться, сбавляю громкость – просто невозможно работать с таким шумовым фоном, когда за стеной вечно бубнят какие-то новости, разбавленные замшелыми шлягерами да северно-норвежским фольклором. Короче, у меня тоже есть крайний срок, вернее: у меня был крайний срок, а теперь я работаю сверхурочно, чтобы успеть отдать материал в печать. Неужели так сложно надеть наушники, те самые, которые ты, мил человек, до этого почти не снимал? Наверняка валяются где-то во дворе.

Он у себя дома, я – в гостях, скажете вы. Да, но я не только гость, а еще и друг. И теперь, когда мне кровь из носу надо выдать на-гора текст, не вправе ли я ожидать к себе отношения не как к гостю, но как к другу, оказавшемуся в отчаянном цейтноте? И я вижу, что он видит, что действует мне на нервы. Как красная тряпка… или, может, для него это просто удобный способ отвлечься от собственных мучений с пейзажем – может, заколебался он уже писать эти нюкены на Рёсте – да и то не столько писать, сколько подтирать? Что ж, допустим, включить фоном пустопорожнюю болтовню – это часть его творческого метода, по крайней мере на этом этапе работы. Допустим, именно этот отвлекающий шум позволяет ему отключиться от всех остальных помех.