Читать книгу "Таежный бродяга - Михаил Демин"

Но нет — его волновала сейчас другая тема… Усевшись на топчан и протирая очки, он спросил:

— Что у вас тут произошло с хакасами?

— Пустяки… случайная заварушка…

— Заварушка — с огнем?

— Ну, огонь был небольшой… И его погасили сразу. И вообще это все кончилось.

— Нет, — сказал он, — к сожалению, не кончилось. Пожалуй — наоборот.

— Это как же понять?

Он повертел в пальцах очки. Надел их медленно. Строго глянул на меня.

— Ты знаешь, что они ушли? Все до одного. А их тут работало три бригады… А у леспромхоза договор с ихним колхозом. И теперь помимо того, что рушатся наши производственные планы, мы еще должны — по договору — платить колхозу неустойку… Теперь ты понимаешь, насколько все серьезно, особенно — для тебя?

— Не совсем… Какая же все-таки связь между этой дурацкой неустойкой и мною?

— Самая прямая! В дирекции лежит заявление, оставленное хакасами… И там сказано, что они уходят поневоле, спасаясь от террора. А террор этот якобы спровоцировал и возглавил — ты!

— Ничего себе — спровоцировал, — кисло усмехнулся я. И потрогал забинтованную голову. — Помнишь, мы ночью искали фельдшера? К тебе еще заходили…

— Ну да. — Он смутился слегка. — Помню.

— Так вот, это было как раз после встречи с туземцами. Один из них — Ефим — ударил меня, безоружного, ножом…

— Ефим? — повторил он, нахмурясь. — Вот как! — И потом, помолчав: — Дело в том, что заявление это групповое. Там много подписей… И самой первой стоит подпись Ефима Кольчикова. Собственно, он-то и написал!

— Значит, он еще раз меня ударил, — процедил я. — И опять по-подлому… Тогда — в темноте, исподтишка, а теперь просто в спину.

И тут я вспомнил старую знахарку и мысленно сказал, обращаясь к ней: «Ну вот! Видишь, как все получается? И что же теперь? Будем жить без греха — прощать и терпеть? Беречь Искру и сносить людскую подлость? Если вправду Господь дал мне свет — то почему же он не дал мне удачи, не помог отвести хотя бы этот новый удар?»

— Этот новый удар, пожалуй, посерьезнее первого, — проговорил инженер. — Учти, старик, тебя ждут большие неприятности… Заявлением уже заинтересовался участковый. И нынче утром был у них разговор с директором… Хорошо, что я успел подслушать!

— О чем же они говорили?

— Да об этой истории. Участковый хочет возбуждать дело о «националистическом терроре»… Выслуживается, собака! А директор его полностью поддерживает. Это ж ему на руку, соображаешь? Ведь в терроре-то повинен ты, а не дирекция! Леспромхоз тут ни при чем. А коли так, то и разговор о неустойке тоже отпадает…

И, закурив, закутавшись в дым, он добавил негромко:

— У всех, в общем, свои интересы, — и они сходятся. И все оборачивается против тебя! А ты — один…

— Как всегда, — сказал я пересохшим ртом, — как обычно… Ну и что же ты мне посоветуешь?

— Беги, — твердо сказал он. — Беги, старик!

— Эх, да что… все равно ведь — найдут.

— Вряд ли, — возразил Потанин. — Специально разыскивать тебя не будут — не до того! Сам небось видишь, какова ситуация в стране… Но, конечно, если застрянешь здесь, — съедят. С потрохами. Это уж точно. Объединятся все вместе: местная милиция, дирекция, эти туземцы… Да они и так уже объединились. И останется от тебя, дружок, — как говорят у нас в Красноярске, — кучка дерьма да пара ботинок.

— Н-да, — пробормотал я, — перспектива веселенькая… Что ж, ты прав. Надо бежать. Но тут вот какая проблема. Я же — ссыльный! Документов у меня, в сущности, — никаких…

— Ах ты черт возьми, — проговорил, наморщась, По-танин, — это действительно проблема… Хотя… Постой-ка! В Абакане, при нашем тресте, организованы курсы по повышению квалификации лесорубов, мотористов, лебедчиков, маркеров… Давай-ка я тебя туда направлю, а? Выдам тебе справочку — это я могу! Ну а дальше уж сам поступай, как знаешь. Захочешь повышать квалификацию — иди в трест… Но, на всякий случай, советую тебе держаться от него подальше!

Разговор этот происходил в полдень. А вечером я уже имел обещанную справку. И укладывал вещи. И прощался с ребятами.

Прощался — исполненный томления и грусти… Я привык к этим людям и к этим местам, и сроднился с ними, и знал, что здесь, в Белых Ключах, я оставляю что-то такое, что никогда уже не повторится в моей жизни, — оставляю как бы частичку себя, своей души…

Я искал тут покоя и отдыха от тревог… И нашел вроде бы, но — не надолго. Не надолго! Пожалуй, прав был Копченый, сказав, что тихой жизни не будет у меня никогда. Все мы — проклятые. И участь у нас одна!

Участь одна — вечно бежать, скрываясь от преследований, от несчастий. Бежать от собственной судьбы…

И вот я снова срываюсь с насиженного места и остаюсь без друзей, без чьей-либо помощи, да, в сущности, и без денег. (Сумма, накопленная мною, разошлась почти вся…) А за порогом — ветреный сумрак, снежный хаос. Гнилая сиротская погода. И дорога, ведущая в никуда.

Часть пятая. На дне

Проходит время… Мне оно порой и вправду представляется прохожим, бродягою с обветренною кожей, в одежде, пропитавшейся махрой, бредущим наугад, по бездорожью… Читатель мой! — Оно со мною схоже.

Глава 1. Абакан

Самое страшное в бродяжьей жизни — отсутствие над головой надежной крыши, я давно это проверил! И потому, прибыв в Абакан, сразу же принялся подыскивать такую крышу… Гостиницы мне были сейчас не по карману и частные квартиры тоже. (Хозяева пускали к себе только на долгий срок и к тому же требовали задаток.) И все же я нашел в конце концов убежище вполне подходящее! Оно называлось «Заезжий дом при артели инвалидов», находилось возле городского рынка и представляло собой примитивную, последнего сорта, ночлежку.

Отдельных номеров тут не полагалось; ночлежка состояла из двух огромных комнат, сплошь уставленных койками, и предназначалась для самых низших, беднейших слоев — для окрестных колхозников, всякого рода вербованных, базарных нищих… Здесь было шумно, грязновато, но во всяком случае — дешево. Суточная плата за койку была полтинник. Это меня устраивало! Это, а также и то, что нравы в ночлежке были весьма свободные, и администрация не отличалась особыми строгостями.

Кстати, об администрации. Она вся состояла из монстров. Я никогда еще не встречал такого количества калек — безруких, безногих, слепых и глухонемых, собранных воедино… Зрелище это было впечатляющее.

И когда я впервые явился сюда и, стоя в прихожей, у конторки, толковал с дежурным администратором, я поглядывал на него с содроганием… У человека этого отсутствовала вся левая часть лица: не было ни левого глаза, ни скулы, ни подбородка. По существу, от него остался один профиль! И было жутко смотреть, как профиль этот говорит, моргает, перекашивается в улыбке. И левой руки у него тоже не было. Ее заменял стальной крючок. Этим крючком он, впрочем, орудовал весьма бойко, перебирал бумаги, двигал ящиками стола и даже почесывался.