Читать книгу "Рыбаки - Чигози Обиома"

Подхваченный вихрем страха, обезумев, я со всех ног побежал меж домов и кустарников, пока не достиг фургона Абулу. Там остановился и, упершись руками в колени, стал хватать ртом воздух — так, словно кислород мог напитать меня жизненной силой и успокоить. Тем временем я увидел, что солдат, гнавшийся за моим братом, бежит обратно к реке. Я спрятался за фургоном: сердце колотилось: я боялся, что солдат заметит меня. Я ждал, представляя, как он хватает меня и тащит за собой, но время шло, и вскоре я понял, что видеть меня он не мог: рядом с фургоном не было уличных огней, а ближайший фонарный столб рухнул, и над ним, словно стервятники над падалью, вились мухи. Юркнув в кусты на пятачке, отделявшем фургон от пустыря позади нашего двора, я отполз на приличное расстояние и побежал домой.

Мать уже наверняка закрыла магазин и вернулась, и потому я выбрал окольный путь — через поросячью лужу. Далекая луна освещала землю, и деревья застыли пугающими силуэтами — словно чудовища с темными, неразличимыми лицами. Когда я подбегал к забору, мимо, в сторону дома Игбафе, пролетела летучая мышь. Я проводил ее взглядом, вспомнил про их деда — наверное, единственного человека, кто видел, как Боджа прыгнул в колодец. Он умер в сентябре, в загородной больнице. Ему было восемьдесят четыре. Перелезая через забор, я услышал шепот: у колодца ждал Обембе.

— Бен! — окликнул он меня, вскакивая на ноги.

— Обе, — отозвался я.

— Где твоя удочка? — спросил брат, стараясь унять дыхания.

— Я… бросил ее, — запинаясь, ответил я.

— Зачем?!

— Она застряла в руке у того мужика.

— Правда?

Я кивнул:

— Он схватил меня. Пришлось отбиваться.

Брат, похоже, ничего не понял, и по дороге к помидорным грядкам я все ему объяснил. Затем мы сняли окровавленные футболки и, точно воздушных змеев, перебросили через забор, в кусты. Брат хотел спрятать свою удочку, но когда он включил фонарик, то на крючке мы увидели окровавленный кусок плоти. Пока Обембе соскребал ее о забор, я упал на четвереньки, и меня вырвало.

— Не волнуйся, — успокоил меня Обембе под пение сверчков. — Все кончено.

— Кончено, — не своим голосом повторил я, кивая. Брат, отбросив удочку, подошел и обнял меня.

16. Петухи

Мы с братом были петухами.

Созданиями, что пением поднимают людей, возвещают, словно живые будильники, о наступлении нового дня, а в награду за службу могут угодить на стол к человеку. Убив Абулу, мы сделались петухами, но процесс превращения по-настоящему начался спустя мгновения после того, как мы покинули сад и вошли в дом… где ждал пастор Коллинз, который, казалось, появлялся почти всегда, когда что-то происходило. Пастор уже собирался уходить. Рана на голове у него все еще была заклеена пластырем. Он сидел в кресле у окна, широко расставив ноги — между которых уселась Нкем; она играла и щебетала без умолку. Пастор приветствовал нас зычным голосом. Мать, которую наше отсутствие уже начало беспокоить, точно закидала бы нас вопросами — если бы не гость, а так она просто взглянула на нас с любопытством и вздохнула.

— Рыбаки! — вскинув руки, прокричал пастор Коллинз.

— Сэр, — хором отозвались мы с Обембе. — Добро пожаловать, пастор.

— Ehen, дети мои. Подойдите и поприветствуйте меня.

Он привстал, чтобы пожать нам руки. Была у него такая привычка — всем при встрече жать руки, даже детям — скромно и с неожиданным почтением. Икенна как-то сказал, что эта его скромность — вовсе не признак глупости и что наш пастор кроток, потому что «рожден заново». Он был старше нашего отца, но телосложением более коренастый.

— Вы давно пришли, пастор? — спросил Обембе, улыбнувшись, и подошел к нему. Хоть мы и выбросили футболки, но от Обембе пахло крапивой, п отом и чем-то еще.

— Да уж порядочно, — ответил пастор, лицо его просветлело. Он прищурился, глядя на часы, съехавшие по руке к запястью. — Часов с шести, наверное. Нет, скорее, с без четверти шесть.

— Где ваши футболки? — растерянно спросила мать.

Я остолбенел. Мы ведь не придумали легенду, совсем о ней забыли. Просто сбросили футболки, испачканные в крови Абулу, и вошли в дом в одних шортах и парусиновых туфлях.

— Было жарко, мама, — после паузы произнес Обембе, — и они насквозь промокли от пота.

— И… — продолжила мать, вставая и приглядываясь к нам. — Взгляни на себя, Бенджамин, у тебя вся голова в грязи.

Все взгляды устремились в мою сторону.

— Признавайтесь, где были?

— Играли в футбол на площадке возле общественной средней школы, — ответил Обембе.

— Боже! — воскликнул пастор Коллинз. — Ох уж эти уличные футболисты.

В этот момент Дэвид принялся стягивать с себя футболку, и мать отвлеклась на него:

— Ты чего это?

— Жарко же, мама, жарко, мне тоже душно, — ответил наш братик.

— Ах, и тебе жарко?

Дэвид кивнул.

— Бен, включи вентилятор, — велела мать, а пастор Коллинз захихикал. — И марш в ванную, оба, отмойтесь!

— Нет-нет, можно я? — закричал Дэвид. Он быстро подтащил стул к стене, на которой висел выключатель и, забравшись на сиденье ногами, повернул ручку по часовой стрелке. Лопасти с шумом ожили.

Дэвид спас нас: пока все смотрели на него, мы шмыгнули к себе и заперлись. Шорты мы, конечно, вывернули наизнанку, чтобы скрыть пятна крови, но мать всегда узнавала, если мы в чем-то провинились, так что еще бы немного, и мать точно бы нас расколола.

Едва мы вошли в комнату, Обембе включил лампу, и ее свет заставил меня прищуриться.

— Бен, — сказал брат, его глаза осветились радостью. — У нас получилось. Мы отомстили за них, за Ике и Боджу.

Он снова тепло обнял меня, а я, положив голову ему на плечо, чуть не заплакал.

— Понимаешь, что это значит? — спросил Обембе, отстраняясь, но все еще держа меня за руки.

— Esan — возмездие, — сказал он. — Я много читал и знаю: если бы мы не отомстили, наши братья не простили бы нас и мы не знали бы свободы.

Обембе посмотрел вниз — на левой икре у него темнело пятно крови. Я закрыл глаза и кивнул.

Мы пошли мыться. Обембе поставил в угол ванны ведро с водой. Намылился и принялся смывать с себя пену, периодически зачерпывая воду большим ковшом. Кусок мыла до нас оставили в лужице воды, и он, растворяясь в ней, уменьшился вдвое. Пришлось мыться экономно: Обембе натер мылом волосы и стал лить воду на голову, чтобы пена, стекая, омывала все тело. Не переставая улыбаться, он затем вытерся большим полотенцем — нашим общим, на двоих. Когда пришла моя очередь лезть в ванну, руки у меня дрожали. Сквозь прореху в москитке на маленьком окне, забранном жалюзи, налетели привлеченные светом жуки и мошки. Теперь они ползали по стенам, а те, что сбросили крылья, образовали живой налет по всей ванной. Я следил за ними, тщетно пытаясь успокоить мысли. Меня накрыло ощущение дикого ужаса, и когда я попытался полить себя водой, то выронил пластиковый ковш, и тот разбился о пол.