Читать книгу "Судьба короля Эдуарда - Эмиль Людвиг"

Показная честность Болдуина плохо сочеталась с общим тоном его речи. После того, как лидеры либералов и лейбористов в нескольких сухих фразах выразили свои сожаления и надежды, поднялся Черчилль… На этот раз его не освистали, ибо он больше не мог навредить. Он произнес классическую десятиминутную речь, которая однажды войдет в книги для чтения английских школьников. В ней он защищал правительство от тех упреков, которыми сам осыпал его пятью днями ранее, чтобы в такой момент не подвергать опасности единство страны — или своей партии. В то же время Черчилль восхвалял самопожертвование короля, которое оказалось «намного выше, чем того требовали закон и конституция».

До этой минуты в центр событий Болдуин всегда ставил самого себя, а теперь Черчилль выдвинул на первый план главного героя, короля, и сказал именно то, чего все вправе были ждать от премьер-министра: «Мы открыли в этом принце такие достоинства, как мужество, скромность, сочувствие к людям, а главное искренность, достоинства редкие и ценные, которые могли бы прославить его царствование в анналах этой древней династии. Крайне трагично, что именно эти достоинства в частной жизни привели к такой горькой и печальной развязке. Но хотя сегодня наши надежды не оправдались, я утверждаю, что этот монарх заслужит доброе отношение потомков, что о нем будут вспоминать с особым теплом в самых бедных семьях его подданных, и что эти люди всегда будут желать покоя и счастья ему и счастья тем, кто ему дорог».

Произнеся эти фразы, достойные древнеримского оратора, Черчилль, единственный из шестисот депутатов, перенес событие в область Истории, показал всему миру истинный характер короля, а в завершение поднял подругу Эдуарда над морем клеветы и грязи, которое бурлило вокруг нее все последние недели.

Впрочем, полковник Уэджвуд, выступавший после Черчилля, тоже нашел прекрасные мужественные слова. Он хотел потребовать, чтобы король остался в стране, но знает, что время еще не пришло, так как для этого «мы еще недостаточно либеральны». Покидая Англию, король поступает правильно, ведь нет никого опаснее бывшего монарха, преисполненного печали и «настроенного против всех министров, поставивших его перед трудным выбором». Палата сразу взволновалась, она не желала слушать о причастности министров к этому делу, депутаты громко кричали «No!»[80], и, когда отважный полковник произнес: «…собирая вокруг себя мнимых друзей…», — все снова закричали «No!»; тогда оратор, усмехнувшись, поправился: «…тех, кто хотел бы использовать личные чувства короля против министров и конституции». Завтра, продолжал полковник, придет новый король, назначенный королем уходящим, но если «иногда по ту сторону пролива они поднимут бокалы за короля, то кто их за это осудит?»

В палате лордов архиепископ произнес совершенно бесцветную речь, заявив, что не смеет обсуждать личные мотивы отречения короля. Но лорд Солсбери сказал прекрасные слова, отметив, что король получает власть не от того, кому он мог бы ее отдать: «Его отречение — это болезненная рана для государства. Она делает его калекой». Независимо от того, оправдает ли его преемник наши ожидания, «мы никогда не сможем забыть, что эта страна пережила отречение монарха». С глубокой серьезностью этот потомок одного из древнейших родов Англии, этот консерватор и друг премьер-министра говорил о том, какой огромный вред причинило стране отречение Эдуарда, и пытался заглянуть в будущее. Макензи писал, что люди также опасались начала войны: «Если эта катастрофа разразится, мы несомненно будем считать, что отречение короля Эдуарда послужило одной из причин, ее породивших, и народ этой страны с возмущением будет спрашивать, почему короля заставили отречься; возможно, это было сделано не впрямую, через правительство, но косвенно, в расчете на его благородство».

На следующий день, во время второго и третьего чтений законопроекта об отречении короля от престола, Болдуин коротко, для проформы, отдал дань уважения Эдуарду, но у депутатов еще звучала в ушах прекрасная речь Черчилля. Тут депутат Маркстон выдвинул требование учредить республику, но за его предложение проголосовали лишь пять депутатов, а против — четыреста три. В своем выступлении он процитировал старинную детскую хороводную песенку:

All the king’s horses and hall the king’s men Could’n’t put Humptey Dumptey back again![81]

Вся палата мгновенно пришла в движение и прервала его криками, что здесь нужно не слово «back», а слово «together» (то есть «собрать», а не «вернуть»). Все смеялись, и напряжение спало. Дебаты завершились английской комедией.

XII

Дебаты, но не само отречение. Подписав на следующий день билль об отречении, король стал герцогом Виндзорским. Таков был его третий титул, и теперь он занял новое, уже третье по счету, положение в обществе. Принеся такую страшную жертву, Эдуард хотел напоследок кое-что сказать своему народу. Радио, куда не было доступа королю, герцогу отказать не могло.

Сначала по радио зачитали письменное заявление, с которым мать обоих королей обратилась к народу:

«Мне нет необходимости говорить вам о печали, которая переполняет мое материнское сердце, когда я думаю, что мой дорогой сын посчитал своим долгом отказаться от своей миссии… Надеюсь, вы сохраните в ваших сердцах благодарную память о нем. Я вверяю вам судьбу его брата… Прошу вас отнестись к нему великодушно и быть преданными ему так же, как когда-то моему возлюбленному супругу».

Речь, которую Эдуард в тот же вечер произнес в Виндзорском дворце, услышал весь мир. Никогда в истории столько людей, разбросанных по всей земле, не слушали одного человека, как тогда, 11 декабря 1936 года. Даже лондонский телефон не работал целых семь минут.

Пленник наконец-то вырвался на волю, и это стало понятно с самого начала: «Теперь я после долгого молчания могу сказать вам несколько слов». Двадцать лет жестких ограничений остались позади. Он выступал по радио семьдесят шесть раз, неведомо сколько раз произносил речи перед тысячами людей во всех концах земли, но никогда не мог отступить от текстов, которые подправляли после того, как он их писал. Он был похож на актера, исполнявшего в течение двадцати лет опостылевшие роли и впервые играющего в пьесе, которую написал он сам. Эдуард начал с того, что признал верховную власть своего брата, только что сменившего его на троне. «Я говорю это, — тут Эдуард сделал паузу, — от всего сердца». Все знали, почему он отрекся от престола, но все должны были узнать, что, принимая решение, он не забывал о стране, которой больше двух десятков лет отдавал все силы как принц, а потом как монарх.

«Вы должны мне верить, когда я говорю, что счел невозможным и далее нести тяжкий груз ответственности и выполнять свой королевский долг так, как мне хотелось бы, без помощи и поддержки женщины, которую я люблю». (Последние слова он произнес еле слышно). Он сам, без чьей-либо подсказки, принял это решение; его подруга делала все, чтобы отговорить его.