Читать книгу "Институтки. Тайны жизни воспитанниц - Надежда Лухманова"

– Лиса? Это лиса?! – задыхаясь кричала Франк.

– Да и деревья у тебя странные, – вставила другая, – круглые, серые, без стволов.

– А трава синяя. Или это вода? – спросила третья.

– Это… это… – Франк от злости не находила слов… – это вы все дуры, где тут лиса?! Где деревья?! Это ночь в грозу и комета, несущаяся по небу!

За ее спиной раздался дружный хохот.

Подвернувшаяся Иванова вдруг выхватила из рук Франк мячик и побежала с ним по классу.

– Глядите, глядите, метеор летит, комета! – Франк погналась за Ивановой, но дорогу ей преградила высокая, неуклюжая, но чрезвычайно добрая и разумная Кадьян.

– Оставьте, Франк, – она всем говорила «вы», – пусть тешатся, ведь мячик действительно не вышел, я его видела. Помогите-ка мне лучше написать поздравительное письмо, мне надо такое… особенное… чтобы красиво вышло.

– Сейчас, сейчас! – Франк в эту минуту перехватила руку зазевавшейся Ивановой и отняла у нее мячик.

Взглянув на свою комету, она вдруг сама разразилась веселым, звонким хохотом.

– Бульдожка, а ведь ты права, это совсем, совсем лисица… Кто хочет кругляш с горлом? Кто хочет?

– Я, я, я, я! – послышалось со всех сторон. Мячик полетел вверх, его кто-то подхватил и принялся разматывать шелк, не вдохновлявший новую искусницу.

* * *

Яйца девочки сами не красили, вообще всякая «пачкотня» была им строго запрещена, но они все-таки умудрялись достать чистых яиц, сваренных вкрутую, и Женя Терентьева, талантливо лепившая и рисовавшая, делала для своих друзей рельефные картинки. Рисунок из теста накладывался на яйцо, а затем разрисовывался красками.

В Страстную субботу всем девочкам, имевшим родных, присылали из дома по целой корзине провизии. Тут всегда были кулич, пасха, яйца, фрукты, конфеты и так далее. Все делилось на группу, чтобы разговеться с друзьями, и из всего присланного делалась складчина.

Перед заутреней все снова просили друг у друга прощения, умиленные, кроткие, очень голодные, так как постились не в шутку, а по всем правилам. Все ждали с нетерпением благовеста к заутрене; праздничные платья, тонкие передники, пелерины и рукава, тщательно причесанные волосы придавали всем милый, нарядный вид. В пасхальную ночь старшим дозволялось не ложиться; вернувшись от вечернего чая, они сидели группами, расхаживали по коридору, и кто-нибудь беспрестанно бегал вниз по парадной лестнице и приносил известия о том, который час и пришел ли в церковь батюшка.

– Душки, ведь это наша последняя Пасха в институте, – сказала Пышка, подходя к группе, сидевшей у лампы на сдвинутых вокруг табуретах.

– Что-то Лосева поделывает? – вздохнула Вихорева, бывшая особенно дружна с нею.

– Кто последний писал ей? – спросила Екимова.

– Очередная Салопова.

– Салопова! Салопова! – закричали из кружка.

– Да она же не говорит, – ответила за нее Иванова, – ведь она со Страстного четверга ничегошеньки не ест и ни с кем не разговаривает.

– А знаете ли, медамочки, может, она и в самом деле святая!

– Ну да, святая! Отчего же она чудес не делает?

– Тс-с, тс-с, что вы, какой грех говорите! Вот нашли разговор для Страстной субботы.

– А у кого корзина для Грини?

– У Екимовой! – И десять голосов закричали сразу: – Екимова! Екимова! – другие бросились к ней, прося показать им корзину. А корзина была действительно чудом искусства: простая, лучинная, она была обтянута голубым и розовым коленкором; внутри лежала белая вышитая рубашечка, русская, с косым воротом, черные бархатные панталоны, расшитый шелками поясок, а затем пестрый шелковый христосный мячик – «писанка» работы Терентьевой – и масса разных «штучек»; все это было сработано, пожертвовано «тетями», державшими свой обет, данный Лосевой.

В первый день праздника все ждали своего приемного сына. Лосева, поддерживаемая всем классом письмами, советами, ласками, воспитывала своего брата и справлялась дома с хозяйством, как настоящая мать семейства.

– А знаете ли что, медамочки? Ведь мы встречаем славную Пасху. Иванова, запиши-ка в свою хронологию нынешний год; в нем была большая междоусобная война, выигранная рыжим полководцем, и один мирный договор двух враждующих партий.

– Ты, Терентьева, верно, опять что-нибудь путаешь, я ничего подобного не знаю!

– Да ты подумай, Иванова, подумай!

– И думать не хочу, все это глупости! Да и нет никакой новой хронологии.

– Да ты это о чем? – пристали к Терентьевой другие.

– Я говорю о победе Франк над всеми вами в истории с Метлой и о примирении нашего класса с Нот.

– А знаешь ли, Терентьева, – Франк задумчиво посмотрела на запертую дверь комнаты классной дамы, – я ужасно рада, что мы с ней примирились, доктор говорил нашим, которые были в лазарете, что она недолго проживет.

– Да что ты, Франк! – девочки приблизились к ней.

– Верно. Он говорит, что у нее чахотка и что только полное спокойствие даст ей небольшое облегчение, так и слава Богу, что теперь ее никто не дразнит и не изводит.

В это время дверь комнаты Нот открылась и она сама появилась в новом синем шелковом платье и белой кружевной наколке.

– Rengez vous, rengez vous, mesdemoiselles, – dans l’église, dans l’église[146]!

Первый удар большого колокола домашней институтской церкви послал эхо по всем коридорам и спальням. Девочки вскакивали с мест, взволнованные, но серьезные, спешно строились парами, и вскоре весь институт стоял в домовой церкви.

– Я особенно люблю вот эту минуту, – шептала Русалочка, прижимаясь к Франк, когда, обойдя весь средний коридор, «искавшие Христа» остановились на паперти перед церковными дверями, – я верю в чудо, и всякий раз, когда услышу «Христос воскресе», мне так страшно и так радостно, точно вот-вот между нами явится воскресший Христос.

Франк тихонько пожала холодные, дрожащие пальчики Русалочки. Когда хор грянул «Христос воскресе», они первые поцеловались, у впечатлительной, нервной Русалочки по щекам текли слезы.

– Ах, душка, ах, душка, – шептала она, – когда я подумаю, что скоро выпуск и я снова увижу свой Кавказ, я готова плакать и смеяться. Господи, как хорошо!

Из церкви старшие, уже не соблюдая пар, здороваясь с встречными, христосуясь, бежали в столовую, там ожидал их чай, казенный кулич, пасха и яйца; каждая знала, что там, в дортуаре, начнется настоящее разговенье вкусными домашними припасами, но тем не менее голод брал свое, все ели и находили все вкусным.

– М-r Минаев! Христос воскресе! – и Надя Франк, подкараулив инспектора на парадной лестнице, присела перед ним, подавая христосный мячик.