Читать книгу "Последний дубль Декстера - Джеффри Линдсей"

Все сделано. Мы сделали это, и теперь все позади.

И краски дня снова возвращаются на небосклон, и наслаждение от того, что мы сделали, сменяется усталым удовлетворением от хорошо выполненной работы, и я вытягиваю наконец обмякшее, опустевшее тело из воды и, перевалив через планшир, укладываю на палубу. Оставив его лежать так, я вновь берусь за штурвал и медленно веду катер прочь от берега навстречу ставшему вдруг снова обжигающе-ярким полуденному солнцу.

Глава 20

Прошло еще полчаса, прежде чем я надежно упрятал Патрика в ближайшую из известных мне ям с тяжелым якорем, надежно примотанным проволокой к его ногам. Я всегда держу в катере запасной якорь, они часто могут оказаться кстати в самых разных ситуациях, с которыми доводится сталкиваться владельцу лодки. Я покупаю их на распродажах, потому что запасной якорь может понадобиться в любой момент – ну там, чтобы помочь попавшему в беду брату-моряку или чтобы спрятать свежий труп. Это был отличный штормовой якорь «Денфорт», и я знал наверняка, что он удержит тело на дне до тех пор, пока крабы не обглодают его до костей. А если оно и выскочит каким-то образом на поверхность, то случится это очень и очень нескоро, когда Декстер будет далеко от этого места и чист как стеклышко, а проследить происхождение якоря невозможно, равно как и связать меня с объеденным до неузнаваемости трупом, с которым я, собственно, и знаком-то никогда не был.

Может, мне и не стоило слишком уж радоваться этой странной интерлюдии при свете солнца. Все было проделано слишком поспешно, до ужаса примитивным орудием. Хуже того, все было выполнено без важных для меня ритуалов – и все же сделано, а значит, опасность Джекки больше не грозит и я могу пожинать плоды своего труда. Я могу беззаботно нежиться в роскоши, наслаждаться мохито, турнедо и закатами, ничего не опасаясь. Патрик не вернется никогда.

И я не боялся, что кто-нибудь найдет его тело. Спрятано оно надежно. Меня никак с ним не связать, так что в Декстервилле все тип-топ, в полном ажуре. Я настолько уверовал в собственную непогрешимость, что ни о чем не беспокоился до тех пор, пока не поставил катер на место – на этот раз очень медленно, поэтому даже голый по пояс старикан на берегу неохотно, но кивнул мне. Только когда я ошвартовал катер у причала и двинулся через лужайку к машине, я случайно бросил взгляд на часы – и вот тут уже забеспокоился.

Короткая стрелка показывала на три, а длинная – на одиннадцать, и мне хватило всего одной секунды аналитических размышлений, чтобы понять: времени без пяти три, а значит, я опаздываю на свое алиби.

Я бегом бросился к машине и поехал прочь по тихой улочке со скоростью, которой старикан без рубашки наверняка не одобрил бы. К счастью, никто меня на улице не видел, и уже через несколько минут я вырулил на главную улицу, вихрем пронесся через Дуглас и свернул налево, на Дикси.

Движение в этот час не отличалось особой интенсивностью, но даже так прошло еще двадцать минут, прежде чем я остановил машину на стоянке перед школой. Я шел как мог быстрее, разве что на бег не срывался. В кабинет руководства, где я отметился в книге посетителей, прилепил на рубашку соответствующий стикер и поспешил по коридору в класс к Коди.

Обязанности классного руководителя в этом году исполняла миссис Хорнбергер, неукротимо жизнерадостная особа средних лет. Когда я вошел, она сидела за своим учительским столом, а прямо перед ней как пара нашкодивших учеников восседали Коди и Рита. Все трое посмотрели на меня; Коди почти улыбался, миссис Хорнбергер вопросительно приподняла бровь, а Рита, даже не переведя дух, открыла беглый огонь:

– Ох, Декстер, ради бога… двадцать минут уже прошло, а ты даже не позвонил! Нет, право же, это…

– Извините за опоздание, – произнес я. Сиденья мне никто не предложил, поэтому я сам позаимствовал стул с соседней парты и сел рядом с Коди.

– Очень плохо? – шепотом поинтересовался я у Коди.

– Нормально, – отозвался он тоже шепотом, пожав плечами. Ну конечно, он ответил бы так же, даже если бы училка приговорила их с матерью к сожжению на костре. Надо признать, у Коди имеются проблемы с общением. Это все последствия психологической травмы, нанесенной ему биологическим папашей, – злобным ублюдком, который поколачивал их с Эстор до тех пор, пока не загремел за решетку. Коди исключительно немногословен. Менее очевиден ущерб, который папаша причинил Эстор, хотя некоторую ее истеричность тоже можно списать на травму.

Однако в дополнение к замкнутости папашины побои навсегда изгнали Коди из мира солнечного света – в тот сумеречный мир, где обитают хищники. Это превратило его в законного наследного принца королевства Декстера, с нетерпением ожидавшего моих наставлений, дабы со временем занять трон. Почему-то я нисколько не сомневался в том, что сегодняшний разговор с учительницей не добавит к этому образованию ровным счетом ничего.

– Мистер Морган, – строгим голосом произнесла миссис Хорнбергер. Все взгляды немедленно обратились на нее, а Рита даже перестала говорить. Миссис Хорнбергер серьезно посмотрела на каждого из нас по очереди и удостоверилась, что мы слушаем ее с надлежащим вниманием. Только после этого улыбка снова вернулась на ее лицо, и все перевели дух. – Мы обсуждали… как бы это сказать… принципиальные сложности, возникающие у Коди с социализацией.

– А, – отозвался я. Миссис Хорнбергер явно ждала продолжения, так что я сделал попытку ответить более развернуто: – Ну да, конечно.

Миссис Хорнбергер одобрительно кивнула, и вслед за этим мы начали обсуждение. Это оказалось ничуть не менее мучительно, чем я опасался, а уж Коди приходилось стократ хуже. Он понимал хорошо если каждое четвертое слово, и морщился, и сжимал кулаки, и елозил ногами, и уже через пять минут поднял искусство гримасничанья на новую, ранее недосягаемую высоту.

Рита же напряженно ловила каждый звук, срывавшийся с губ миссис Хорнбергер. Время от времени она перебивала учительницу, произнося одно из своих недоговоренных предложений и завершая его вопросительным знаком. Миссис Хорнбергер кивала, будто понимала вопрос, и добавляла очередное клише из своего арсенала, на что Рита хмурила брови еще сильнее.

Я посмотрел на ее сморщившееся от умственного напряжения лицо, и меня вдруг пронзила мысль: какой постаревшей она выглядит. Морщины на ее лбу, казалось, врезались уже навсегда, и в уголках рта тоже поселились тревожные складки. Даже кожа на лице будто выцвела и стала напоминать выжженную солнцем рельефную карту какой-то пустыни. Что, она так переживала за Коди или действительно постарела у меня на глазах, а я и не заметил? А ведь мы с ней ровесники… уж не значит ли это, что и я постарел? Да нет, вроде, глядясь в зеркало, я этого не видел. А может, я просто слеп к собственной внешности, а на деле тоже весь пошел морщинами и пигментными пятнами? Надеюсь, это все-таки не так: мне еще предстоит совершить много дел, а совершать их, будучи похожим на сморщенную изюмину, мне вовсе не улыбается.

Странные вещи приходят на ум, когда тот подвергается усиленным, но лишенным смысла нагрузкам. Не сомневаюсь: мне стоило бы чувствовать больше симпатии к Рите, больше сочувствия к Коди и больше восхищения к замечательным способностям миссис Хорнбергер изрекать прописные общеобразовательные истины. Стоило бы, но я их не испытывал. Я вообще не испытывал ничего, кроме растущего раздражения заумным жаргоном и легкого отвращения к столь внезапному Ритиному старению, а еще небольшую тревогу за то, что и сам могу вдруг сползти в эту возрастную категорию.