Читать книгу "Проклятие Ивана Грозного и его сына Ивана - Юлия Алейникова"

Теперь по вечерам, если Федот приходил не поздно, он рассказывал Андрюше про революционных матросов, про морские походы, про крейсеры и русско-японскую войну. Андрюша слушал, раскрыв рот, с горящими от восторга глазами. Елена присаживалась на стуле возле самой двери их с сыном комнаты и что-то тихонько вязала или штопала, слушая рассказы Федота.

Вскоре у них появилась традиция совместных чае-питий. Федот Ильич любил пить чай вприкуску, громко прихлебывая из блюдечка, и когда Андрюша, впечатленный рассказами о героизме русских моряков под Цусимой, налил по его примеру чай в блюдечко и старательно подул, Елена Александровна едва не схватила сына в охапку и не съехала с квартиры. Едва справилась с собой. Всю ночь не спала, считала часы до рассвета, молилась, а утром, когда чекист Чугунов отправился на службу, разбудила сына, посадила перед собой на стул и долго и подробно рассказывала ему славную историю дворянского рода Зелинских, напомнила ему о поколениях его предков, с честью и гордостью носивших эту славную фамилию.

– Андрей, ты должен понять, что твое происхождение, память твоих предков, твое воспитание и образование накладывают на тебя определенную ответственность. Федот Ильич, безусловно, храбрый, отважный человек, но он рос в других условиях, его социальный опыт не дает ему таких привилегий, а соответственно, не накладывает и таких обязательств, как на тебя. Твой кругозор, твои знания, прости за эту суровую правду, превосходят знания Федота Ильича. Он умеет писать, считать, но не знаком с вековыми пластами культуры, накопленными человечеством, – строго глядя на сына, объясняла Елена Александровна, пытаясь найти доступные, значимые слова, которые помогли бы мальчику понять суть различия, существующего между ним и малограмотным, простоватым мужиком из рязанской деревни, волей случая ставшим моряком Российского флота, нахватавшимся там вредных революционных идей, не до конца им понимаемых, а оттого слишком примитивно и прямолинейно трактуемых. Слишком просто и жестоко разделяющим понятия добра и зла, делящим мир всего на два оттенка: красный и белый. – Андрюша, никогда не забывай, кто ты. Всегда помни об отце. – Тут Елена Александровна всхлипнула, она всячески старалась обойти в разговоре тему погибшего мужа, чтобы не разреветься, и все же не смогла. – Помни о том, каким добрым, милосердным, справедливым и честным человеком он был. Он был человеком чести, а значит, никакая корысть и никакая выгода не могли заставить его пойти на подлость, низость, предательство и обман, – со слезами на глазах, дрожащим от волнения голосом продолжила Елена Александровна, усилием воли запрещая себе броситься в объятия к плачущему сыну. – Помни о нем всегда, сынок. Именно с него бери пример, с ним советуйся в любой сложной ситуации, у него проси одобрения и совета. А Федот Ильич, хоть человек и неплохой и даже очень отважный, – уже более сдержанным голосом проговорила Елена Александровна, – но все же как личность еще слишком незрел. Он во многом похож на ребенка, который уже научился ходить, говорить, знает самые простые правила поведения, например, что есть нужно ложкой, со всеми здороваться, но еще слишком мало знает, чтобы глубоко судить о мире и принимать сложные самостоятельные решения, – мягко закончила она. – Ты понял меня, Андрюша?

– Да, мамочка. Я всегда буду помнить папу. Он был самым лучшим, самым умным и добрым, и я буду стараться стать таким же, как он, – торжественно проговорил Андрюша. – Обещаю. – И бросился в объятия матери.

Больше Елене Александровне волноваться за сына не приходилось. Он по-прежнему с увлечением слушал рассказы матроса о его боевых подвигах, но теперь подчеркнуто внимательно следил за собой, а иногда бросал на мать вопросительные взгляды, словно ища одобрения, так ли он поступил.

А Елена Александровна в ближайшее время имела многочисленные поводы поздравить себя с вовремя проведенной беседой.

Возвращаясь со службы, Федот Ильич постоянно приносил какие-то продукты. Чай, сахар, селедку, хлеб, сушеные яблоки, иногда шоколад, картошку. Где он доставал их в голодающем городе, Елена Александровна не знала, но, вероятно, Чека хорошо снабжала своих сотрудников. Но иногда бывший матрос приносил домой вещи. Часы, портсигары, вазы, письменные приборы, вышитые скатерти, серебряные вилки, меха. Однажды принес ей шубу. Наступил ноябрь, и она стала мерзнуть в своем пальтишке, даже толстая шерстяная кофта не помогала. И однажды, увидев, как она дрожащая возвращается домой после короткой прогулки с Андрюшей во дворе возле дома, принес ей шубу.

Елена Александровна не знала, как быть. Ей страшно было подумать, откуда и как попала к Чугунову эта самая шубу. Но обидеть его отказом она тоже боялась. Ужасно мучаясь совестью, она все же приняла подарок, повесила в прихожей, но носить не смогла. Чугунов, к счастью, дома бывал нечасто и этого не заметил.

Однажды Федот Ильич принес с собой большой завернутый в холстину сверток. А когда развернул, в нем оказалась картина. Картин он еще не приносил, и Елена Александровна, накрывая на стол, с любопытством взглянула на полотно. Потом присмотрелась внимательнее и даже перестала расставлять чашки.

– Да ведь это же… Репин! – воскликнула она. – Вот и подпись! Откуда у вас эта картина?

Чугунов отчего-то смутился, завозился возле окна, раскладывая что-то на подоконнике.

– Так, это… Ну в общем, на службе… Премировали, короче, вот, – нашелся он с неловким объяснением. – А чего, хорошая картина?

– Ну, что вы! Илья Ефимович Репин – величайший российский художник! – всплеснула руками Елена Александровна, жадно рассматривая картину. Что-то неуловимо знакомое было в лице мужчины, изображенного на портрете. Полные печали глаза, смотрящие в сторону от зрителя, тонкое, смуглое, одухотворенное лицо.

Прежде, до революции, они с Робертом часто бывали на вернисажах. Муж любил живопись, хорошо разбирался в ней и увлек Елену Александровну. Однажды они даже ездили в Москву, чтобы взглянуть на выставленную в галерее купца Третьякова картину Репина «Иван Грозный…». Потрясающее полотно, такое сильное, яркое, живое, столько муки, страдания в героях.

Точно. Вот что знакомое! Ну конечно! Как же она сразу не узнала.

– Это портрет Всеволода Михайловича Гаршина! – воскликнула она с радостным узнаванием. – Известного литератора. Я однажды встречала его на литературном вечере! – обернулась с улыбкой Елена Александровна к сыну и Федоту Ильичу. Но наткнулась на его угрюмый, какой-то недружелюбный взгляд и смущенно закончила: – Он там свои произведения читал.

Действительно, еще совсем юной девушкой Елена Александровна была на скромном литературном вечере у знакомой своей кузины и слышала там выступление Всеволода Михайловича. Помнится, он произвел на нее сильное впечатление. Красивый, высокий, с загадочным, невероятно одухотворенным лицом, мягкими, словно беззащитными манерами, глубоким, словно завораживающим голосом. Он произвел на юную Леночку сильнейшее впечатление. Она даже подойти познакомиться с ним отказалась, такое робкое восхищение охватило ее впечатлительную натуру.