Читать книгу "Генерал-фельдмаршал Голицын - Станислав Десятсков"

— Не горячись, князь Михайло, не горячись! — улыбнулся Петр. — Хотя, — царь весело оглядел совет, — шведский Каролус такая же горячая голова, как и наш князюшка. И известной нам королевской горячности тоже полагаю — Москве швед марш свой воспримет! Да вот и из Саксонии мне прилетела весточка, что шведский король в Москву уже своего коменданта определил, генерала Шпарра.

Совет возмущенно загудел, а сам Петр продолжал не без насмешки:

— Всем ведомо, что король Карл мечтает о лаврах Александра Македонского, ему не потребны частные приобретения, ему нужна вся Россия! Да вот токмо не найдет он во мне второго Дария! Ну, а что касаемо неприятельских оборотов, тут я согласен и с Борисом Петровичем. Король ведь мог и своих генералов послушать: и тогда точно пойдет на Москву через Петербург, поскольку сие аксиома европейской стратегии и тактики — бить неприятеля, собрав силы в один кулак и не теряя коммуникаций. Но для нас главное, что и в том и в другом случае швед пойдет севернее Припяти. Посему, Борис Петрович, переводи пехоту в Белорусь и Литву, а ты, светлейший, прикрой переправы на Висле. И помните, главное сейчас — томить неприятеля на переправах!

Так был принят знаменитый Жолковский план, приведший со временем к славной Полтавской виктории.

Крест, полумесяц и луна

По возвращении из Италии князь Дмитрий Голицын, как многие другие петровские навигаторы знатных родов — князья Хилковы, Куракин, Долгорукий, — попал не в корабельную, а на дипломатическую службу. Знатность посла тогда указывала на особую важность и значение посольства, и Петр I этим правилом не пренебрегал. Так князь Дмитрий Михайлович Голицын в 1700 году оказался послом на берегах Босфора сразу после подписания с турками Константинопольского мирного договора.

Царь подтвердил сей договор немедля по его получении, поскольку на другой же день, 19 августа 1700 года, объявил войну Швеции. И Голицын был отправлен в Константинополь с подтвердительной царской грамотой о мире.

— Добивайся, княже, и от султана такой же ответной грамоты. Сам ведаешь, как она нужна нам по нынешним конъюктурам, — напутствовал Петр I своего чрезвычайного посла. — Поезжай в Азов, а оттуда морем на корабле поплывешь в Константинополь.

— Государь, а может отставить корабль! — смело возразил Голицын. — Сам ведаешь, сколь напугало турок прошлое наше посольство, которое приплыло в Константинополь на корабле «Крепость». Напугать-то мы напугали, но потом турки целый год тянули с мирным договором. Думаю, к Великой Порте надобно сейчас, когда у нас началась война на севере, подходить с лаской и бережением. И ничто так турок не успокоит, ежели посольство прибудет к ним, по старинному обычаю, сухим путем через Бендеры, Яссы и Силистрию.

И такой заядлый мореход, как Петр, согласился с разумными доводами князя Дмитрия.

Посольство отправилось через Молдавию и Болгарию, что вызвало, как узнал уже в Константинополе Голицын от верных людей, немалое удовольствие и у султана Мустафы II, и у везиря Хусейна Кепрюлю.

По пути князь Дмитрий примечал многое: и недовольство басурманами-поработителями у христианских народов, греков и болгар, и слабость турецких задунайских крепостей, и взяточничество турецких сераскиров и пашей, требующих бакшиша даже у посла. А по дорогам стояли такие же православные храмы, как и в России. Простой народ охотно шел в православную церковь, как в свое последнее прибежище от турецкого ига. Не сочиняли, выходит, посланцы константинопольского патриарха, что почитай весь край от турецкой границы до берегов Босфора держит православную веру, отметил Голицын. Да и в самом Константинополе почти половину населения составляли не турки, а греки, потомки гордых византийцев, правивших когда-то всеми Балканами и Малой Азией.

«От них к нам во времена святого Владимира и православная вера пришла!» — размышлял князь Дмитрий перед знаменитым собором Святой Софии.

— Что, братушка Дмитрий Михайлович, чай, грустишь, что над Святой Софией ныне высится не православный крест, а мусульманский полумесяц? — внезапно обратился к Голицыну высокий моложавый чернобородый монах. И представился: — Настоятель Афонского монастыря Исайя, в миру Славко Божич, серб.

— Откуда мое имя знаешь? — удивился князь Дмитрий.

— Мы, монахи, много ведаем, — уклончиво ответил Исайя. — И о твоем посольстве нам давно известно. Первым из Ясс нам сообщил о тебе тамошний господарь. Да и Патриарху константинопольскому о приезде посольства сразу ведомо стало. Он и направил меня к тебе спросить, может, в чем нужна наша помощь?

О благорасположении местного патриарха к России Голицыну сообщили еще в Посольском приказе в Москве, и к монаху он отнесся доверительно. На другой день Божич отвел его в резиденцию патриарха.

Турецкие завоеватели, нещадно угнетавшие православные народы, не тронули, однако, православную церковь и сохранили патриаршество и в Константинополе, и в Иерусалиме, и в Александрии.

Резиденция размещалась в садах на берегах Босфора, старец-патриарх Иакиф с улыбкой пригласил посла на вечернюю трапезу в саду.

— У меня в доме, княже, всюду турецкие уши… — показал патриарх на свою резиденцию, — а в саду мы можем говорить доверительно.

Октябрьский вечер был теплый, ласковый, мирно поблескивали на Босфоре огоньки с многочисленных торговых судов, из садов неслась протяжная музыка. Легкий морской бриз причесывал виноградники.

За трапезой, кроме патриарха и Божича, никого не было, и князь понял, что и впрямь может говорить без опаски. Он поведал собеседникам о причинах войны со шведом за земли «отич и дедич», смело спросил, не может ли патриарх помочь ему поскорее свидеться с великим везирем Хусейном.

— Как не помочь единоверцам из Великой России! — Патриарх задумчиво погладил седую бороду. — Везир Хусейн к нашей Православной Церкви настроен, княже, благожелательней, нежели К католикам. Он сам из знатного рода Кепрюлю, а род тот почитай уже сто лет стоит за рулем османской политики и ведет нескончаемые войны с императором-католиком. Именно один из Кепрюлю дошел с турецким войском до стен Вены в 1683 году. И новый Хусейн Кепрюлю мечтает о славной войне с императором, дабы возвратить отобранные у турок принцем Евгением Савойским Венгрию и Семиградье.

— А не собирается ли Хусейн, коль он такой воитель, напасть и на нас, пока мы воюем со шведом, и отобрать обратно азовскую фортецию? — осторожно осведомился князь Дмитрий.

Божич быстро перевел его вопрос патриарху по-гречески. Патриарх снова погладил седую бороду, ответил задумчиво:

— О том Кепрюлю не заботится. Думаю, все его помыслы лежат ныне на Дунае, а не в таком захолустном углу Османской империи, как Азов. К тому же по миру турок не уступил вам Керчь, а крепость запирает царскому флоту выход из Азовского моря в Черное. Так что, по мысли Хусейна, флот царя Петра заперт в Азовском море, как в каком-нибудь деревенском пруду.

— А наша война со шведом не помешает подтверждению мирного договора с султаном Мустафой? — снова осторожно спросил Голицын.