Читать книгу "Очень женская проза - Виктория Беляева"

Ему иногда хотелось ее увидеть. Ведь бывают же случайные встречи? Кто-то подсчитал, что по закону вероятности в огромной Москве люди могут случайно встретиться раз в двадцать лет. Ровно столько уже прошло. И именно сегодня он оказался в метро, где лет десять уже не ездил, и кто знает, может, она теперь живет на этой же ветке или едет куда-то в гости, и почему бы ей не оказаться в этом же поезде, в этом же вагоне… Ему захотелось обернуться и найти ее взгляд. Он едва удержался, чтоб не завертеть головой, лихорадочно оглядываясь.

СТАНЦИЯ «КУЗНЕЦКИЙ МОСТ». ПЕРЕХОД НА СТАНЦИЮ «ЛУБЯНКА».

Тогда эта станция называлась «Дзержинская». В громадном «Детском мире», где было не протолкнуться от москвичей и гостей столицы, они покупали елочные игрушки к Новому году. Шарики, какие-то стеклянные фигурки, определенным образом относившиеся к счастливой советской действительности. По нынешним меркам – довольно убогие вещицы, неряшливо покрашенные и грубые. Несколько стеклянных уродцев у нее до сих пор сохранилось.

Это был их единственный совместный Новый год, когда им страшно хотелось остаться вдвоем, но какие-то понятия о дружбе держали их в чужой квартире, среди людей, и так ежедневно мозоливших им глаза, – по традиции он все праздники отмечал с командой. Она, вторая массажистка, тоже была немножко членом команды, но теперь еще и девушкой одного из пловцов – может, и не самого способного, но самого прекрасного – несомненно. И ничего такого насчет размытых мозгов не было, это все были враки завистниц.

Они торчали в чужой квартире, а когда совсем было невмоготу, выбегали на площадку целоваться. Нарядное платье оказывалось где-то под мышками, она полуголая стояла в подъезде, а горячие суматошные руки шарили по ее коже – холодной, покрытой пупырышками от подъездных сквозняков. Одна его ладонь была размером в две ее. Брассисты пользовались собственными ладонями как веслами, отталкиваясь от толщи воды, каждым гребком выбрасывая тело вперед и вверх, к размывчатой радужной поверхности, к глотку воздуха. Пальцы были жесткими и твердыми от железа – он по утрам тягал штангу, блестя сухими мышцами, и красивей этого было, пожалуй, лишь короткое движение вытянутого тела, когда он нырял в бассейн и тут же выныривал, вздымая фонтаны брызг.

ОСТОРОЖНО, ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ – «КИТАЙ-ГОРОД».

Раньше это называлось «Площадь Ногина». На площади Ногина они ели мороженое и целовались – прямо у входа в здание ЦК ВЛКСМ. Еще десятью годами раньше их, пожалуй, остановил бы патруль комсомольской дружины за неподобающие занятия прямо перед носом у главных комсомольцев страны. Но в восьмидесятых целоваться уже было можно, даже дружинники смирились с тем, что, хотя секса в Стране Советов нет, но есть «любовь, комсомол, и весна», и никуда от этого не денешься.

Тогда действительно была весна, и он покупал ей хрупкие головастые тюльпаны. Голландских сортов еще не завозили в Москву, и местные, низкорослые, держались в вазах недолго. Все одного колера – красные с желто-черным дном. Но это было все-таки лучше гвоздик, навеки окрашенных революционной кровью и ставших уже не цветами, а патриотическими символами, дарить которые любимой девушке было просто неприлично.

Отец, сварщик, всю жизнь проработавший в строительстве, рад был его поступлению в архитектурный, но увлечения цветами и прочей живой красотой не разделял. Считал это занятие бабским, недостойным мужика-созидателя. Она же понимала, как понимала все, происходившее с ним, и разделяла его мечты, в которых белые, почти прозрачные здания всеми тысячами своих окон выходили на цветущие, каменистые или наполненные светлой водой пространства, по-разному прекрасные. Через четыре года здесь будет город-сад.

Какого цвета были ее глаза? Словесная память подсказывает – темно-синие. Практический опыт утверждает, что таких глаз в природе нет. Значит, они были темно-серые с синеватой подсветкой изнутри и сложным двухцветным рисунком радужки, выдающим неожиданные цветосветовые эффекты. И темная окантовка по краю радужки, оттеняющая незамутненный белок. И ультрамариновый отсвет появлялся, когда на свету совсем сужался зрачок, обнажая не заштрихованную серым сердцевину.

Малорослые школьницы двинулись к выходу. Господи, откуда в эти годы такая зрелость форм? Зачем четырнадцатилетним дурочкам в средних широтах такие мощные бедра и тяжелая грудь, кого они должны вынашивать и выкармливать, инфантильные хохотушки, которые еще лет десять не решатся стать матерями, боясь расстаться с собственным детством? Природа слишком рано определяет их в разряд репродуктивных особей. А может, это человеческое общество не успевает за природой, затягивая период взросления, отодвигая момент, когда придется принимать самостоятельные решения и в одиночку сражаться с недружественной средой обитания…

СТАНЦИЯ «КИТАЙ-ГОРОД». ПЛАТФОРМА СПРАВА. ПЕРЕХОД НА КАЛУЖСКО-РИЖСКУЮ ЛИНИЮ.

Сколько времени прошло, прежде чем она перестала думать о нем каждую минуту, ложась и вставая с его именем, разговаривая с ним, отсутствующим, когда про себя, когда и вслух, пугая окружающих? Как скоро она перестала вспоминать о нем каждый день, вздрагивая сердцем и глотая слезы, которые все равно выливались наружу? Сколько раз весна сменилась летом, а осень – зимой, прежде чем она привыкла думать о нем как о чем-то прошедшем?

ОСТОРОЖНО, ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ – «ТАГАНСКАЯ».

Они расстались так глупо и так несправедливо, что память отказывалась воскрешать этот день и короткие, обидные фразы, брошенные друг другу. Помнилось совсем другое – как он держал ее ладошку в своих руках, бережно и неуклюже трогая пальчики, восторгаясь их мягкостью. Кожа рук и сегодня удивительно гладкая, молодая от постоянного контакта с кремами и питательными маслами. Но и тогда уже у нее были очень сильные руки, способные размять до блаженной легкости каменные мышцы долготелых подопечных, некоторые из которых панически боялись щекотки и вели себя на массажной кушетке, как недоразвитые дети.

В той жизни все было проще и симпатичнее. Ее ребята были спортсменами, собственное тело служило им орудием труда, и она вместе с первым массажистом, врачом и тренером следила за тем, чтобы эти орудия всегда оставались исправны, здоровы, послушны импульсу мозга, чтобы мышцы напитывались драгоценным кислородом, сохраняя тонус, эластичность и силу, чтобы связки и сухожилия оставляли максимальную возможность движения, чтобы не ныли от чрезмерных перегрузок плечевые суставы. Тогда она не была прислугой капризных теток, колыхающих перед ней обвислыми телесами и пытающихся навести внешний лоск на тело, прогнившее изнутри от простуд и инфекций, изуродованное абортами, прокопченное никотином. Тогда ее работа была осмысленна, красива, а жизнь – пропитана любовью, как солнечным светом.

Иногда они любили друг друга прямо в крошечном кабинетике на административных задворках бассейна, где всегда немножко пахло курортной безмятежностью – чистотой, холодной водой, едким духом дешевых кремов и целебных мазей и еще непременно эвкалиптом. И всегда был риск, что кто-то войдет, и от этого было не страшно, а почему-то ужасно смешно.

В зарубежные поездки с командой ездил только один массажист, ее, как младшую и наименее заслуженную, не брали. И она заполняла дни незаконной подработкой, растирая и разминая чужие тела на той же кушетке, что неделю назад скрипела под ней, распластанной и задыхающейся от любовного напряжения. И это тоже было смешно, и тучный пациент говорил ей – ах как с вами приятно общаться, вы как солнышко, всегда светитесь. В благодарность за простенький комплимент она продлевала время сеанса на целую минуту.