Читать книгу "Любовь без правил - Наталия Весенина"

Оказывается пресловутое письмо, принесшее столько печали Павлу, долгое время пыталось догнать Марину, семья которой переезжала с место на место. Но особенно Лопатина удивила марка, приклеенная к конверту.

Когда он купил ее на почте и клеил к конверту, то никакого значения не придавал. Потом Павел увлекся коллекционированием редких и необычных марок. Особенно ценились те, что имели какие либо ошибки, опечатки, неверно указанные даты. Павла Лопатина интересовали именно данные экземпляры. Так, например, он безуспешно разыскивал марку с портретом Софии Фредерики Августы Анхальт Цебской, родившейся 2 мая тысяча семьсот двадцать девятого года, будущей Екатерины второй, императрицы всея Руси, на которой был неправильно указал год ее рождения — тысяча семьсот двадцать седьмой.

Марка печаталась в их типографии и шрифт набирал вечно пьяный Сенька Кулаков, у которого после двух стаканов водки и закуски в виде замасленного рукава, все расплывалось перед глазами. Когда же ошибку заметили, уже было отпечатано пятьдесят экземпляров. За такую оплошность Сеньку выгнали взашей, а марки сдали вместе с другими, пытаясь всячески скрыть оплошность.

Искомое само пришло в руки Павла Лопатина. Марки он собирал всю жизнь, и его коллекция была одной из лучших в России. Но сохранить ее в семье не удалось. В сорок первом Павла убили на фронте, а Марина, оплакивающая мужа и молящая Бога о сохранении жизни сына и невестки, волею рока оказалась в блокадном Ленинграде. Именно тогда бесценная коллекция мужа спасла жизнь ей и двоим внукам. Как ни странно, но даже в такое тяжелое время находились желающие купить марки. Они были бесценны для Павла Лопатина, а для Марины имели цену — половинка буханки хлеба, иногда целый кирпичик. Маленькие бумажные прямоугольнички и квадратики поддерживали силы и кормили семью. И только одну, единственную марку Марина не продавала, не могла, не смела… пока в квартире не осталось ничего, что можно было бы обменять. Женщина долго мучилась, несколько дней отдавала внукам свою пайку хлеба, но силы медленно покидали ее, и Марина решилась. Она достала из шкатулки семейную реликвию завернутую в несколько тетрадных листов, бережно посмотрела на нее. Да это она, та самая, которой дорожил ее муж сильнее всего. Марка наклеенная на конверт с посланием к юной Стрельниковой… Вся жизнь промелькнула перед глазами Марины, скупые слезы скатились одна за другой. Она вышла из квартиры, зашла в соседний подъезд, постучала в дверь. Ей открыл плотный мужчина и впустил в помещение.

— Что, Марина Арсеньевна, надумали? — поинтересовался он.

Женщина кивнула.

— Покажите. — он потянул дрожащие от нетерпения руки к тетрадному листу, на котором лежала марка. — Подождите секунду. — он зашел в комнату, взял со стола лупу и тщательно изучил то, что принесла Марина. Потом с довольной ухмылкой на лице посмотрел на женщину и сказал. — В последний раз я предлагал вам три банки тушенки, и два мешка крупы. Но сейчас ситуация изменилась, блокада продолжается, и не известно сколько мы еще продержимся. Продуктов практически не осталось в городе, поэтому все, что могу дать вам за марку, это полмешка крупы и две буханки хлеба. Согласны?

У женщины затрясся подбородок, она с трудом держалась, чтобы не заплакать от унижения, и снова кивнула головой.

Через день блокаду Ленинграда сняли…

Когда сын Марины Арсеньевны, Андрей, вернулся с фронта, мать, расстроенная тем, что не уберегла семейную реликвию, горько причитала у него на груди, и просила прощения. И тогда Андрей Лопатин пообещал, он обязательно восстановит коллекцию отца и вернет марку, которой так дорожили его родители. За пятьдесят пять лет Андрей выкупил большую часть марок, что в свое время собрал его отец, но той, единственной и вожделенной найти не смог.

Снабженец, обменявший марку на полмешка крупы, выехал с семьей в Москву, побоявшись гнева соседей, ведь ни от кого не было секретом, чем и как он нажил свое состояние. А разыскать его Андрей Павлович Лопатин не успел.

Дед был настоящим коллекционером, именно поэтому за долгие годы жизни он не сколотил никакого состояния и не собрал денег на сберегательной книжке (все равно сгорели бы). Они с женой не сменили мебель, купленную еще в шестидесятых и тащили всю рухлядь за собой, при переезде из Санкт Петербурга в Москву. Все более — менее лишние деньги он тратил на восстановление отцовской коллекции. Уговаривал, просил, переплачивал, но постепенно пополнял альбом. Он был одержим этой идеей, и она стала смыслом всей его жизни.

«Человек обязан ради чего то жить. — вещал дед. — У него должна быть цель, иначе в конце своего пути начнешь понимать, что ты существовал. Завтрак, обед, ужин, ночной сон и два дня в неделю — выходной. И так изо дня в день, из года в год.

А вот я прожил не напрасно. Мне встречались умнейшие и интереснейшие люди, я пытался отыскать проданные марки, радовался каждому новому приобретению. Я с замиранием сердца сжимал лист бумаги, где был написан адрес коллекционера, у которого могла находиться нужная мне марка. Я страдал, когда ее не было, когда жильцы съехали. И снова радовался, когда удавалось достичь маленькой победы.»

Сын Андрея Павловича к филателии не проявлял ни малейшего интереса и к хобби отца относился холодно, даже с легкой иронией. Одно время Андрей Лопатин даже начал переживать, а кому же он оставит дорогой сердцу и ценный альбом с марками, в нем заключалась большая часть его жизни, счастливой жизни.

Но, переехав в Москву, Андрей Павлович, незаметно увлек своим пристрастием Виталика. Сначала внук частенько забегал к деду в гости, чтобы послушать удивительные истории, случавшиеся с ним в связи с покупкой марок, засиживался допоздна, с интересом рассматривал альбом. И хорошо поразмыслив, Андрей Павлович Лопатин, оказавшись в больнице, позвал внука к себе и строго спросил, готов ли тот принять его коллекцию в подарок с условием завершить дело его жизни. К тому времени Лопатин выяснил, фамилию снабженца и ему оставалось только найти его. Но снабженец Залесский умер еще в семидесятых и это усложняло поиски. Дед передал Виталику список людей, носившие фамилию Залесский, и настоятельно просил найти марку.

— Она у кого — то из них. Я чувствую. — говорил Андрей Павлович перед смертью. — Верни марку в семью. Мы не нажили никакого добра, у нас не осталось никаких реликвий о твоем прадеде, только его письмо к Марине. Так пусть к нему еще прилагается и марка, которой мы с твоим прадедом так дорожили.

Да, до двадцати семи лет Виталик и не помышлял ни о каком коллекционировании. Если бы кто сказал ему, что он увлечется марками, наверное, рассмеялся, этому человеку в лицо. Какие марки? Кто в двадцать первом веке увлекается филателией? Картины, антиквариат, холодное оружие, но марки… еще бабочек осталось коллекционировать. Но со смертью деда все изменилось.

После смерти Андрея Павловича Виталик долго не решался открыть альбом. Но однажды, пересилив себя, взял его в руки и понял, что попал в совершенно другой мир, и этот мир заинтересовал парня. К альбому прилагался еще и дневник Андрея Павловича, в котором он записывал где, когда и у кого купил дорогой сердцу экземпляр. Оказалось, что практически с каждой маркой была связана своя отдельная история, и Виталик часто с огромнейшим удовольствием перечитывал его. Когда ни когда Виталий даже начал покупать новые экземпляры, вкладывая их в специальные и еще пустые «кармашки» в потрепанном альбоме. Он познакомился с другими коллекционерами, ходил на редкие выставки, посвященные филателии, читал много специальной литературы.