Читать книгу "Отказать Пигмалиону - Наталия Миронина"

– Кто вы и чем занимались тогда, когда эта усадьба не отнимала у вас столько времени и сил?

– О! Алекс – известный человек! Его имя гремело. Мне мой отец рассказывал… – Юрий, уже их постоянный спутник, собрался было что-то сказать, но Тенин остановил его жестом.

– Не стоит о прошлом, Алечка так молода, что даже не поймет суть той самой истории… Когда-нибудь, Аля, я вам покажу, что умею.

– Как здорово, что вы – художник, жалко, что я не видела ваших картин.

– Покажу обязательно. Я вообще этого не делаю. Но вам покажу обязательно.

Последняя фраза была сказана со значением.

– Аля, глядя на вас, я теперь отлично понимаю всю значимость тех перемен, что произошли в России.

– Что вы имеете в виду?

– Свободу, которой, как выясняется, умеют правильно распорядиться.

– Это в большей степени относится к Вадиму Алексеевичу. А что касается меня… Мне кажется, что здесь дело не только в переменах, дело в том, к чему готов сам человек. Насколько он способен ценить и наступившее время, и возможности, которые оно предоставляет. Человек, ожидающий чудес, более требовательный и ненасытный.

– Согласен. Но я сейчас имею в виду чудо как жизненный шанс. Как счастливый случай.

– Думаю, самое главное – быть готовым к счастливому случаю. Когда твой шанс постучится в дверь, нужно быть уже одетой.

Алекс Тенин внимательно посмотрел на Алю:

– Вы мудры, как человек, переживший тяжелые времена.

– Меня так научила мама. Сейчас я это понимаю, хотя, воспитывая меня, она говорила совсем другие слова. И жила я непросто. Дело не только в отсутствии денег, мне было тяжело соответствовать высоким требованиям и в то же время понимать, что мои возможности в будущем ограничены.

– А я в молодости ждал чуда. И оказалось, что оно очень похоже на каждодневный подвиг. Я работал как вол… И многого так и не достиг.

– Но ваша жизнь оформлена отлично. – Аля посмотрела на его дорогую трость.

– А это уже искусство жить. Оно подвластно и очень небогатым людям. Но и этому надо учиться. Кстати, мои бывшие соотечественники им должны были овладеть в совершенстве. Дефицит и ограничения стимулируют исследовательские железы и примитивную наблюдательность – чем и как можно украсить жизнь. Самый страшный грех – отсутствие потребности в уюте.

Все чаще и чаще Тенин отрывал Алю от занятий. Поначалу она сопротивлялась, но уговоры сделали свое дело.

– Аля! Не бойтесь лени. Она продуктивна своей возможностью сосредоточиться и наблюдать.

Верный своим манерам, Тенин обставлял их встречи, как свидания – налет таинственности, цветы, комплименты. И вместе с тем он методично, с неожиданным для себя рвением занимался Алиным просвещением. И хотя она знала немало, то, что перед ней открыл Алекс, представлялось и вовсе сокровищем.

Аля хотела задать вопрос о том, откуда же у Тенина средства на роскошный образ жизни, но разумно остереглась. «Это, во-первых, невежливо, а во-вторых, какая мне разница. Он человек интересный, по-своему красивый, пользующийся известностью. Вряд ли что-то преступное стоит за его действиями. Все эти люди – тот же Юрий и другие русские – с деньгами… Это значит только одно – их можно заработать и пользоваться ими в свое удовольствие», – резюмировала она. Але было достаточно того, что теперь к этой роскоши она имела отношение. Мишленовские рестораны, дорогие магазины, лучшие театральные места – все это теперь и ей было доступно. Во вкус этой свободной жизни она вошла быстро, но не это было все-таки главным. Главным было состояние, о котором Тенин сказал когда-то словами Ремарка: «Первый человек, о ком ты думаешь утром, и последний человек, о ком ты думаешь ночью, – это или причина твоего счастья, или причина твоей боли». Тенин по обыкновению произнес это по-немецки, а Аля обнаружила, что и боль, и счастье удивительно близки.

«Многие думают, что я счастлива, а мне еще хуже от этой их уверенности!» Аля больше всего не любила, когда вокруг начинались разговоры о том, как ей повезло. Об этом писала мать, твердили герр Утте и фрау Вольц, и даже у Вадима иногда проскальзывала эта нотка. Сокурсники с завистью замечали: «Ей дается все очень легко! Хотя голос очень своеобразный». Аля же не чувствовала себя счастливой, несмотря на занятия музыкой, уютную жизнь и заботу близких людей. Сейчас Аля чувствовала свою душевную зависимость от одного-единственного человека и мучилась от неумения незаметно подстроиться под его жизнь. Каждое расставание она считала разлукой навек, в каждой его улыбке ей чудилась грусть измены, а его слова она перебирала снова и снова, надеясь найти тайный смысл. По неопытности ее не настораживало, что это чувство беспокойное, снедающее ее и даже выматывающее. Она считала, что влюбленность такая и должна быть, и старалась внешне ничем ее не выказывать.

Аля была так напугана собственным чувством, что пропустила, не прочувствовала самый приятный период любовных отношений – период уверенности во взаимности чувства. Аля пребывала в мучительных сомнениях: «А завтра он может и не приехать, он же не обязан…» Как сделать так, чтобы он приезжал каждый день, как привязать мужчину к себе теми тоненькими нитями, которые вполне осязаемы, но которые опытными женщинами искусно маскируются, она не знала, а потому втайне мучилась. В реальности, сама того не подозревая, Аля выбрала самый действенный метод.

– Не представляю, как бы я жил, если бы не встретил тебя! Но сказать тебе это было очень тяжело, уж очень ты непроницаемая, – сказал он ей через два месяца отношений. Она с облегчением вздохнула и наконец посмотрела ему в глаза. До этого ей казалось, что своим взглядом она выдаст себя с головой. В эту ночь Аля спала крепко без пробуждений, и обрывки снов ее больше не беспокоили.

«Мне надо было рассмотреть себя в зеркало. Все ведь казалось, что худенькая, а называет «сдобненькой». – Аля прислушалась к шуму воды. В душе плескались с таким удовольствием, будто в спальне никто никого не ждал. – Я и не заметила, как поправилась. Вроде бы все то же самое, а получается…» Она привстала и попыталась разглядеть свое отражение в синеве ночного окна, но, кроме телесного цвета бликов, ничего не увидела. Аля откинулась на подушку и стала вспоминать, как впервые переступила порог этого дорогого гостиничного номера. Мужчина, о котором она теперь думала не иначе как «мой», привез ее сюда после долгой прогулки.

– Только не задавай мне вопрос, сколько раз я здесь был и с кем сюда приезжал. Никогда и ни с кем. Я здесь никогда не был с женщиной. Ты же сама попросила держать в тайне, а для этого подходят отели.

Ее мужчина сказал это все по-деловому, словно речь шла о подписании договора. Деловитость скрашивала улыбка – открытая, ласковая. Глядя на его лицо, Аля суеверно сжала кулаки – не дай бог, сейчас что-нибудь произойдет, и все расстроится. Вопросы она задавать не собиралась – сейчас наступило ее время, о том, что было раньше, думать не хотелось. Не хотелось думать и о будущем. Не хотелось думать о настоящем – о предупреждениях матери, о занятиях, об обязательствах перед другими людьми. Все, что сейчас могло помешать этой встрече, она гнала прочь. Вся жизнь сосредоточилась в этих глазах, руках, в этом голосе. Она завороженно смотрела на этого мужчину и неожиданно почувствовала свою власть. Это чувство было намного приятней, чем власть над залом. Во всяком случае, ей так казалось. Эта власть была более осязаемой, она была материальной и протяженной во времени. Эта власть не исчезала со звуками музыки, она действовала даже тогда, когда люди не видели друг друга. Аля про себя улыбнулась – как она была невнимательна! Он тоже хотел этой встречи – он о ней намекал, настаивал, соблазнял ею. Он будил в Але чувственность, его поцелуи обещали что-то неизведанное и прекрасное.