Читать книгу "Риф, или Там, где разбивается счастье - Эдит Уортон"

— Если тебе ее жалко, так почему не отпустить ее?

Она внимательно посмотрела на него:

— Отпустить… навсегда, ты имеешь в виду? Это лучшее, что ты можешь предложить для нее?

— Пусть все идет своим чередом. В конце концов, это касается только ее и Оуэна.

— А ты и я — и Эффи, если Оуэн женится на ней и я оставлю своего ребенка с ними! Неужели не видишь: то, чего ты просишь, невозможно? Мы все втянуты в это безумие.

Дарроу отвернулся со стоном:

— Отпусти ее… о, отпусти.

— Значит, все-таки есть что-то… что-то действительно плохое? Она все-таки была с кем-то, когда ты ее встретил? Была с кем-то… — Она не договорила, и он увидел, как она борется с новой мыслью. — Если это так, тогда конечно… О, разве не понимаешь, — отчаянно воззвала она к нему, — что я должна выяснить правду и что тебе уже поздно скрывать ее дальше? Не бойся, что я выдам тебя… никогда, никогда не дам ни единой душе заподозрить. Но я должна знать правду, и, конечно, для Софи будет лучше, если я узнаю ее от тебя.

Дарроу помолчал секунду, потом медленно проговорил:

— То, что ты воображаешь себе, чистое безумие. Она была в театре со мной.

— С тобой? — Она содрогнулась, но мгновенно овладела собой и смотрела ему в лицо прямо и неподвижно, словно раненое животное за миг до того, как почувствует рану. — Почему вы оба сделали из этого тайну?

— Я говорил тебе, что идея была не моя. — Он лихорадочно придумывал ответ. — Она могла бояться, что Оуэн…

— Но это не причина просить тебя сказать мне, что ты едва знаешь ее… что ты не видел ее много лет. — Она внезапно замолчала, и краска залила ее лицо. — Даже если у нее были другие причины, у тебя была только одна причина повиноваться ей…

Повисла тишина — тишина, в которой комната словно вдруг огласилась голосами. Взгляд Дарроу скользнул к окну, и он заметил, что после сильного ветра, бушевавшего два дня, верхушки лип во дворе остались почти совсем без листвы. Анна отошла к камину, положила локти на каминную доску и уткнулась в них лбом. Пока она стояла так, ему с новой остротой увиделись мелкие подробности ее облика, которые он часто ласкал глазами: разветвление голубых вен на тыльной стороне кистей, теплая тень волос, лежащая на ее ухе, и цвет самих волос, тускло-черных с рыжеватым оттенком в глубине, какими бывают крылья некоторых птиц. Он почувствовал, что бесполезно что-нибудь говорить.

Наконец она подняла голову и сказала:

— Я не буду еще раз встречаться с ней до ее отъезда.

Он ничего не ответил, и, обернувшись к нему, она добавила:

— Полагаю, она поэтому уезжает? Потому, что любит и не откажется от тебя?

Дарроу молчал. Ничтожность банального отрицания была настолько очевидна, что, даже если бы он смог отсрочить разоблачение, он не мог отсрочить его надолго. Глубже других его страхов был ужас позора.

— Она отказалась от меня, — проговорил он наконец.

XXVIII

Когда он вышел из комнаты, Анна продолжала стоять в той же позе, в которой он оставил ее. «Я должна поверить ему! Должна поверить!» — сказала она себе.

Только что, в минуту, когда она обнимала его за шею, она была объята ощущением полного покоя. Все духи сомнения были изгнаны, и ее любовь снова была чистой обителью, где всякая мысль и чувство могли жить в блаженной свободе. А потом, подняв лицо к Дарроу и встретив его взгляд, она как будто заглянула в руины его души. Только так она могла выразить это. Будто он и она смотрели на одно и то же с разных сторон, и сторона, которую видела она, вся была свет и жизнь, а он видел кладбище…

Она не твердо помнила сейчас, кто заговорил первый, да и что вообще было сказано. Ей только казалось, что мгновением позже она очутилась в другом конце гостиной — которая неожиданно стала столь тесной, что, даже при том расстоянии между ними, она чувствовала, будто он касается ее, — и кричала ему: «Так это поэтому она уезжает!» — и читала признание на его лице.

Значит, это он и скрывал, они скрывали: он встретил девушку в Париже и помог ей в ее стесненных обстоятельствах — одолжил денег, неуверенно предположила Анна, — и она влюбилась в него, а при новой встрече страсть неожиданно овладела ею. Откинувшись на спинку дивана, Анна читала все это на его лице.

Девушка была в отчаянном положении — перепугана, без гроша, возмущена случившимся и не знающая (с такой женщиной, как миссис Мюррет), какой новой несправедливости следует ожидать; и Дарроу, встретив ее в столь тяжелый час, пожалел, дал ей совет, был добр с ней — с фатальным, неминуемым результатом. Таковы были факты, как они увиделись Анне, по крайней мере внешняя их сторона, а в тайные лабиринты, которые могли таиться за ними, она углубляться не осмеливалась.

«Я должна поверить ему… должна поверить». Она повторяла эти слова как заклинание. В конце концов, с его стороны было естественно так поступить: до последнего защищать несчастный секрет девушки. Его жалость к ней передалась Анне, пробудив чувство более глубокое и более свойственное ей, чем муки ревности. Она жаждала из спокойствия своего блаженства протянуть ему руку сострадания… Но Оуэн? Что будет с Оуэном? Она в долгу прежде всего перед ним — она обязана защитить его не только от всего тайного, что неожиданно узнала, но и — главное! — от возможных последствий. Да, девушка должна уехать — в этом не может быть сомнения, — Дарроу сам понял это с самого начала; и при этой мысли ее внезапно охватило невероятное облегчение, словно она отказалась от иллюзорной попытки быть великодушной, на что не была способна…

Единственное, о чем она могла сейчас думать, — это о том, что Софи уезжает незамедлительно; через час ее уже не будет в доме. Как только девушка уедет, будет легче убедить Оуэна в том, что это конец их отношений; если необходимо, повлиять на девушку, чтобы она дала ему это понять. Но Анна была уверена, что этого не понадобится. Было ясно, что Софи Вайнер покидала Живр без мысли когда-нибудь снова увидеть его…

Неожиданно, когда она пыталась привести в порядок мысли, она услышала, как Оуэн зовет из-за двери: «Мама!..» — он редко называл ее так. В его голосе звучала новая нотка — нотка радостного нетерпения. Она поспешила к зеркалу, посмотреть, с каким лицом предстанет перед ним; но, прежде чем она успела привести себя в порядок, Оуэн уже был в комнате и кинулся к ней с объятиями, как школьник.

— Все хорошо! Все хорошо! И это все благодаря тебе! Я готов понести самое строгое наказание — на колени на горох, сто пятьдесят «Аве Мария»… Я обо всем договорился с ней, и теперь она отправила меня к тебе, и ты можешь называть меня каким угодно дураком. — Счастливо смеясь, он отпустил ее. — Я простою в углу до следующей недели, а потом поеду повидать ее. И она говорит, что я обязан этим тебе!

— Мне? — произнесла она первое слово, за которое смогла ухватиться, стараясь устоять в вихре его радости.

— Тебе: ты была так терпелива и так мила с ней; и еще ты сразу поняла, каким я был ослом! — Она сделала попытку улыбнуться, и это сработало — вызвало у него ответную улыбку до ушей. — Это не так трудно было заметить? Нет, я признаю, что для этого не нужно микроскопа. Но ты была такой мудрой и замечательной — ты всегда такая. Я как с ума сошел в эти последние дни, просто сошел с ума — ты и она вообще могли бы умыть руки! А вместо этого все кончилось хорошо — хорошо!