Читать книгу "Все люди смертны - Симона де Бовуар"

Наутро показался Пуэрто-Бело. Порт угнездился в глубокой бухте среди двух зеленых мысов; растительность, покрывавшая их, была столь обильной, что нельзя было разглядеть и клочка земли; казалось, что из моря всплыли два гигантских, высотой четыреста футов, растения, чьи корни уходят в толщу вод. Над городскими улицами витал обжигающе-горячий воздух; мне сказали, что здешний климат настолько нездоров, что переселенцы, не сумевшие быстро раздобыть мулов, чтобы пересечь перешеек, в течение недели умирали от малярии. Я добился от губернатора, чтобы тот выделил лошадей или мулов для всех моих спутников; мы оставили в порту лишь тех, кого уже одолела болезнь.

Целыми днями мы ехали по проложенной для мулов дороге, петлявшей по гигантскому лесу; деревья смыкались над нашими головами, образуя плотный свод, неба не было видно; громадные корни приподнимали дорожные плиты, нам нередко приходилось останавливаться, чтобы перерезать лианы, разросшиеся после прохода последнего каравана и затруднявшие путь. Вокруг стоял удушливый влажный полумрак. В пути умерли четверо, еще трое остались лежать на обочине, не в силах продолжить поездку. Падре Мендонес сообщил мне, что эти края тоже обезлюдели; за три месяца на перешейке умерли от голода семь тысяч индейцев.

Всем оборотом грузов для Перу и Чили заправляла Панама; это был крупный процветающий город; здесь на дорогах встречались одетые в шелк купцы, женщины, увешанные драгоценностями, повозки, запряженные мулами в умопомрачительной сбруе. Просторные дома были меблированы с изумительной роскошью; однако воздух был настолько вреден для здоровья, что жившие в этой эфемерной роскоши каждый год гибли тысячами.

Мы погрузились на каравеллу, следовавшую вдоль побережья Перу. Уцелевшие вопреки трудностям пути переселенцы продолжили свой путь к Потоси. Что до меня, то мы с падре Мендонесом остановились в Кальяо, в трех лье от Королевского города, и без труда добрались до столицы.

Город был выстроен геометрически правильными квадратами с широкими улицами и просторными площадями, он был настолько велик, что жители с гордостью называли его «градом великих расстояний»; дома из кирпича-сырца напоминали андалузские постройки, окружавшие патио; наружные стены были гладкими, без окон; на каждом перекрестке журчали фонтаны, поэтому воздух был свежим и теплым. Между тем испанцы скверно переносили этот климат, и на улицах я увидел те же толпы бедняков, что и в Сантьяго-де-Куба. И здесь, как повсюду, ни золото, ни серебро не принесли пользы человеку. В городе возводился кафедральный собор с колоннами из цельного серебра и стенами из драгоценного мрамора. Но для кого его строили?..

Самым красивым зданием после собора была громадная тюрьма с глухими стенами; вице-король гордо указал мне на нее, отодвинув в сторону занавеску своей затянутой золотой тканью кареты.

— Здесь находятся в заключении бунтовщики, — сказал он.

— Кого вы так называете? — спросил я. — Тех, кто открыто восставал против власти, или тех, кто отказался повиноваться новым законам?

Он пожал плечами.

— Никто не повинуется новым законам, — сказал он. — Если мы хотим, чтобы королевская власть перестала быть всего лишь пустым словом, нужно отвоевать Перу у его завоевателей.

Ордонансы Карла Пятого предписывали освободить индейцев, выплачивать им жалованье, от них же требовалась посильная работа. Но все, кого я расспрашивал, сказали, что здесь невозможно применять законы; одни утверждали, что индейцы могут быть счастливы лишь в рабстве; другие, вооружившись цифрами, доказывали мне, что величие свершенного нами дела и леность, присущая индейцам от рождения, требуют строгого порядка; а прочие говорили лишь о том, что у королевских наместников нет средства обеспечить повиновение.

— Мы решили отказывать в отпущении грехов колонистам, которые обращаются с индейцами как с рабами, — сказал мне падре Мендонес. — Но архиепископы угрожают нам отстранением от должности, если мы будем настаивать на этом.

Он привел меня в миссию, где выхаживали престарелых больных индейцев и подкармливали сирот. В окруженном пальмами дворе дети сидели на корточках вокруг больших чанов с рисом; здесь было много симпатичных коричневых ребятишек с высокими скулами и черными прямыми волосами; у них были большие темные сверкающие глаза; они дружно запускали коричневые ручонки в чан и подносили рис ко рту. Это были человеческие детеныши, а не зверьки.

— Какие красивые дети! — сказал я.

Падре погладил по голове девочку:

— Ее мать тоже была красивой, и красота стоила ей жизни. Солдаты Писарро повесили ее и еще двух женщин, чтобы доказать индейцам, что испанцам безразличны индианки.

— А что скажете об этом? — спросил я.

— Это сын вождя, которого сожгли заживо, так как решили, что податей, собранных в деревне, недостаточно.

И пока мы неспешно обходили внутренний двор, на наших глазах разворачивалась история завоевания Америки. Когда люди Писарро вторглись в эти земли, они постановили, что каждая деревня обязана отдать им все съестные припасы, скопленные за годы; эту провизию испанцы не ели, они ее раскидывали и жгли; они забивали стада, губили урожай, после них оставалась пустыня, и люди из туземных племен тысячами умирали с голоду. Чтобы подпалить деревню, годился любой предлог, а если несчастные жители пытались бежать из подожженных домов, на них градом сыпались стрелы. При приближении конкистадоров жители целых городов кончали жизнь самоубийством.

— Если вы желаете продолжить объезд этих многострадальных земель, я дам вам проводника, — сказал падре Мендонес.

Он указал на высокого смуглого молодого человека, который, казалось, дремал, прислонившись к пальме.

— Это сын испанца и индианки, принадлежавшей к роду инков. Отец, как это нередко бывает, бросил его мать, чтобы жениться на даме из Кастилии, а ребенка отдал нам. Юноша знает историю своих предков, он хорошо ориентируется в этих местах, поскольку часто сопровождал меня в поездках.

Через несколько дней я покинул Королевский город в сопровождении юного инки по имени Филипилло. Вице-король предоставил в мое распоряжение крепких лошадей и десяток носильщиков-индейцев. Над побережьем навис плотный туман, совершенно скрывший солнце, земля была покрыта росой. Мы ехали по дороге, огибавшей холм, поросший великолепными травами; это была широкая, вымощенная каменными плитами дорога, более прочная и удобная, чем дороги Старого Света.

— Ее построили инки, — с гордостью заявил мне проводник. — Вся империя была покрыта такими дорогами. От Кито до Куско сновали курьеры, они бежали скорее, чем ваш конь, и разносили во все города указы императора.

Я восхищался этим великолепным творением. Для переправы через реки инки сооружали каменные мосты; через овраги они нередко перебрасывали сплетенные из тростника висячие мостики, которые удерживались с двух сторон деревянными кольями.

Мы ехали верхом несколько дней. Меня удивляла энергия наших носильщиков-индейцев; с тяжелым грузом провизии и одеял они без устали проделывали по пятнадцать лье каждый день. Вскоре я узнал, что они черпают силы в растении под названием кола, зеленые листья которого они безостановочно жевали. Добравшись до пункта остановки, они сбрасывали поклажу на землю и падали сами, словно подкошенные; через минуту они вновь принимались жевать шарик из скрученных свежих листьев, и к ним возвращалась бодрость.