Читать книгу "Заградотряд. "Велика Россия – а отступать некуда!" - Сергей Михеенков"

– Где наша дивизия, лейтенант? Это хоть известно? И когда нас сменят?

– Мне известно только то, что дивизия при выходе понесла большие потери. Командир дивизии полковник Калинин то ли убит, то ли тяжело ранен. Смена подойдет завтра к утру.

– Кого ж они собираются менять? Если сегодня… Ладно, лейтенант, я сейчас напишу донесение. Передашь в штарм. Скажи там: старший лейтенант Мотовилов повел роту на смену…

Его переполняло негодование. Как они там, в штабах, могут отдавать приказы, не зная реальной обстановки на передовой?! Какая атака?! Кем и чем атаковать? У артиллеристов выбиты и искалечены почти все орудия. Уцелели только две батареи, стоявшие на закрытых позициях в глубине обороны. И они теперь – последняя надежда, если немцы до вечера снова пустят по большаку танки. В роте полтора взвода штыков. Мотовилов с этими силами не сможет обеспечить даже боевое охранение батарей. А противотанковые пушки – последняя возможность остановить танки.

Мотовилов достал из полевой сумки блокнот, быстро начал писать: рота приняла бой… вышла из боя во столько-то… потери такие-то… наступать на Малеево при наличии превосходящих сил противостоящего противника считаю нецелесообразным. Подпись: командир боевого участка – старший лейтенант Мотовилов. Он знал, как воспримут в штабе армии его донесение. Но другого он написать не мог. Если бы рядом был младший политрук Бурман, он что-нибудь бы подсказал. Более разумное. Но Бурмана он не видел во время боя, не было его нигде поблизости и теперь.

Атаку на Малеево Мотовилов задержал на три часа. Пусть немного стемнеет, решил он. То, что в темноте слепыми окажутся артиллеристы, нисколько его не смущало. Батарее он приказал оставаться на закрытых позициях. С собой взял связистов и командира батареи – для корректировки огня. Артиллеристы откроют огонь по центру деревни и по переправе в нужный момент, когда взводы вплотную и скрытно подойдут к Малееву. Бросок – после артподготовки по сигналу «красная ракета». Но, пока не стемнело, батарея должна была пристреляться. С лейтенантом и двумя связистами, прибывшими от артиллеристов, на разведку Мотовилов послал группу Хаустова. Перед тем, как выступить к Малееву, построил остатки роты в лощине среди берез, поставил задачу и сказал:

– Ну, ребята, не робеть. Я все время буду рядом с вами.

Вечером солдаты саперной роты затопили баню и после ужина группами по пять человек отправились на помывку. Первыми в баню пошли офицеры.

Гауптман Хорнунг, даже после русской бани с веничком, чувствовал себя неважно. Не помогла и рюмка хорошего французского коньяка. Чистое белье на чистом теле, прибранная горница более или менее опрятного дома в середине деревни, которую выбрали для штаба и его, командира передовой роты, квартирьеры, коньяк, тепло и нежно играющий в крови, конечно же, прибавляли к тому, что он на сегодня имел. Но потери, понесенные саперами в неудачной атаке на Екатериновку с целью дальнейшего выхода на железнодорожный разъезд, были удручающими. Рота простилась с товарищами сразу после выхода из боя. Убитых погрузили в фургон и увезли в сторону Высокиничей. Там уже три дня Вюртембергская дивизия хоронила своих павших товарищей.

Покончив с необходимыми делами минувшего дня, Хорнунг достал из портфеля толстую тетрадь, изготовленную в переплетной мастерской год назад в его родном городе специально для записей на каждый день. Тетрадь была сшита из трех или четырех, обрезана под более удобный формат и переплетена в тонкую коричневую кожу с тиснением. Тетрадь Хорнунг открывал каждый день, обычно вечером, чтобы внести очередную запись и ею подвести итог прошедших суток. Характер последних записей в тетради гауптмана Хорнунга изменился. Записи стали более краткими и беспокойными. Он скрывал от сослуживцев и начальства, что ведет дневник. Поэтому писал предельно откровенно.

Сегодня Хорнунг решил сделать более подробную запись произошедшего. Для этого налил и выпил еще одну рюмку «шедевра Франции», как называл коньяк майор Хольм, его бывший командир и фронтовой товарищ. Вальтера Хольма он похоронил в августе под Смоленском. Бедная Берта, бедные дети… Но что ждет нас, в следующую минуту подумал Хорнунг. Как хорошо было в Ле Кресо, вспомнил он свое пребывание во Франции. Теперь это казалось сказкой. Еще бы. К Вальтеру часто приезжала Берта с младшей незамужней сестрой… Кто бы мог подумать, что нынешнее лето так быстро закончится. И чем? Промозглой слякотью и ранним снегом в центре России.

И второй рюмки оказалось мало. Он налил еще и тут же выпил. Если писать правду, подумал Хорнунг, невозможно не пить. И вспомнил библиотеку отца, огромные, до потолка, шкафы, заполненные толстыми переплетами с золотым тиснением. Некоторые книги были толщиной с приклад винтовки системы «маузер», и одно и то же имя поблескивало состарившимся золотом и на двух, и на четырех таких «маузеровских» переплетах. О, да и Гете, и Шиллер были большими выпивохами. Иначе как все объяснить?

«20.10.41. Сегодня мы снова пытались атаковать вперед. Вначале все шло хорошо. Нашу роту и роту гренадеров пехотного полка, который наступает на нашем направлении, поддерживали танки из корпусного резерва. Во время атаки была отрезана и затем уничтожена минометным огнем группа иванов численностью до взвода. Когда мои солдаты окончательно подавили их сопротивление и захватили окопы, мы увидели чудовищную картину. Два десятка трупов людей в красноармейской униформе летне-осеннего образца. Иванами их назвать можно лишь с большой натяжкой. Все убитые, кроме офицера и двух сержантов, имели ярко выраженный монгольский тип лица. Захваченный пленный пояснил, что убитые принадлежат к одной из северных народностей СССР. Переводчик Ружински, неплохой знаток России и истории этой страны, пояснил, что это якуты, одна из ветвей средневековой монгольской Орды, которая несколько веков свирепствовала в здешних степных просторах. Переводчик также сказал, что русский пленного якута весьма плох. Видимо, они все приняли решение умереть на этом рубеже. Каждый из них был привязан веревкой к дереву или ветке кустарника. При даже беглом взгляде понятно, что этот обряд имел больше религиозное значение, чем буквальное. Потому что у каждого красноармейца-монгола на поясном ремне был охотничий нож. Ружински привел аналогию североамериканских индейцев племени шайеннов, у которых бытует нечто подобное. Воины, которые жертвуют собой ради своих товарищей и ради спасения семей, чтобы задержать врага, привязывают себя к деревьям на ключевых тропах и дерутся на том месте, где стоят, до конца. Их называют Воины-псы. У них существует кодекс чести, который предписывает правила поведения. Эти правила незыблемы. Нечто вроде смертников-самураев в японской армии и СС – в нашей».

Хорнунг перечитал последнюю фразу. Посмотрел на пустую рюмку, слегка окрашенную по ободку донышка янтарем «шедевра Франции», и тщательно зачеркнул сравнение. Но через минуту, выпив еще одну рюмку, написал следующее:

«Их невозможно победить. Потому что пленный, которого солдаты вытащили из-под трупов его товарищей, отказался уходить с нами и показал на обрывок своей веревки. Он сказал, что должен остаться здесь, со своими мертвыми.

Уже мало кто верит, что зимовать мы будем в Москве или хотя бы в Серпухове. Об этом никто не говорит открыто. Но в глазах моих лейтенантов и солдат растерянность и тревога. И с каждым днем это чувство все сильнее овладевает ими. Солдаты все неохотнее покидают захваченные деревни с уцелевшими домами и исправными печами. Когда им говорят, что там, на востоке, их ждут более уютные квартиры, они молча отворачиваются. А между собой поговаривают о том, что лучшее, что их ждет на востоке, землянка в мерзлом поле. О русских морозах рассказывают невероятное.