Читать книгу "Тюрьма - Джон Кинг"

Мы привыкаем к этому жесткому режиму, этот зверский контроль не выдерживает сравнения с теми случайными инспекциями, которые обычно проводились примерно раз в месяц: выбранные наугад надзиратели лениво перетряхивали наши вещи, проверка срока, превосходный перевод. Дни так же тоскливы, как и всегда, ночи стали жуткими, каждый нарк пытается выдержать эту пытку. У этих парней едет крыша, они пытаются крушить все вокруг, но что тут можно сломать? Их избивают другие парни, или же амбалы уводят их куда-то и закармливают успокоительными, а потом они приходят обратно, с порезанными ртами и окровавленными носами. Один из нарков покоцал запястья, и они целый час зашивали ему порезы и потом пинком втолкнули его в камеру. Бу-Бу снова углубился в свою работу, его миссия пользуется уважением, и Папа — единственный, который не замечает того, что дом принимает формы. Я даже замечаю, что мартышки-гоблины любуются им издалека. А у меня есть Иисус, и четки, и мой талисман удачи, и я забываю о том, что всегда есть люди, которым еще хуже, я продолжаю привыкать к этому, и меня швыряет вверх и вниз, и я обретаю веру в судьбу.

Иисуса вызывают к воротам по громкоговорителю, и он с взволнованным видом покидает корпус, и я догадываюсь, что, наверное, его сестра приехала на свидание, и мне хочется посмотреть, какая она, и я уверен, что нам специально не давали свиданий. Ну и ладно, а может, он ушел на свидание с адвокатом, который смог договориться с судьями и теперь определяется с датой апелляции. Иисус отсутствует недолго, и когда он возвращается, то сияет улыбкой до ушей, но, заметив меня, он нахмуривается и торопится в камеру. Я иду вслед за ним, а он пакует свою сумку, и я спрашиваю, что произошло, и он отворачивается от меня и говорит, что он уезжает из Семи Башен, что его переводят на ферму, где он будет отрабатывать половину своего срока. Он говорит: «Мне очень жаль, но ты выживешь, мой друг, ты сильнее, чем тебе кажется, да, все будет в порядке», и потом повисает пауза, и он пожимает мне руку и говорит мне, чтобы я был осторожен и берег себя, и двое амбалов, топая, вламываются в камеру и говорят, чтобы он пошевеливался. Пораженный, я следую за Иисусом во двор и смотрю, как этот хороший парень уходит прочь, и мальчишки хлопают его по спине и произносят поздравления, и я рад за него, я вообще не испытываю зависти. Я снова один. Мой мир разрушился.

Баба Джим стоит у отдаленного и шумного аванпоста и смотрит, как автобусы, грохоча, отправляются в сторону города-оазиса Пушкара, который расположен на другой стороне холма; и он глотает пыль и ждет, пока подъедет и остановится какая-нибудь развалюха, окруженная сотней раджпутов, нагруженных одеждой, и одеялами, и котлами для еды; и тысяча людей течет в Пушкар, каждый год они собираются там, чтобы устроить верблюжьи скачки и торги и повеселиться на ярмарке; и Баба Джим — это улыбающийся Мистер Справедливость в своих пластмассовых сандалиях и с трехдневной щетиной, и губы застыли в неподвижной улыбке, засыпанные песками Тхара; и он на обратном пути из Джайсельмера, он ищет крысиный замок Карани Мата, в котором живут сплошь переводившиеся святые; и у ворот замка он покупает сладости, и скармливает этим грызунам, и думает, как им повезло в том, что они живут в Индии, здесь они наслаждаются роскошной жизнью; и над двором натянута сеть от птиц, и все эти люди-стервятники только и ждут момента, чтобы спикировать и убить вредителей, живущих на земле; и этих хищников интересует только мясо мертвецов; и Баба наслышан о башнях Фарси, где мертвых оставляют на съедение хищникам, потому что загрязнять землю захоронениями или загрязнять воздух дымом кремации — неправильно, и Баба Джим вспоминает джайнов с сетками вокруг ртов, эти сетки защищают самых мелких насекомых, и этот долгий путь от жизни на сафари, где выживают сильнейшие; и Баба качает головой в неподдельном изумлении, потому что становится еще жарче; и он снова на дороге, и должно быть, уже выше сорока градусов, и он осторожно несет свою сумку, он проверяет, что масло, которым он запачкал материю, не пропитало легковесный хлопок его штанов; и матери улыбаются, видя Бабу Джима, а их красавицы-дочки опускают глаза, и хотя этот баба — только человеческий гетеросексуальный самец с красной кровью, вполне способный оценить их красивые изгибы, и изящное костное сложение, и эти темные глаза, которые сведут с ума от желания более слабого, более мирского человека; все же на Джима не действует физическая привлекательность, он путешествует по этой романтичной стране с благородными побуждениями; его восхищает засушливая красота Раджастхана, и жгучая жара, и песчаные барханы, и красота мира — это единственная пища, о которой он мечтает, и когда автобус наконец останавливается, он взбирается на крышу и усаживается на подставку для багажа, а с ним рядом сидят еще пятьдесят парней и мальчишек, а женщины толкаются внутри автобуса, и еще больше пассажиров прицепляется сзади и по сторонам; и когда автобус едет, начинает дуть ветер, и Баба сидит, расслабившись, и ветер обвевает его лицо, и песчаная пыль обдирает его щеки; и это напоминает ему о первых снежных зимних хлопьях и о летнем пляже; и он удивляется тому, что вот он был в разных местах и в разное время, а все всегда остается более или менее таким же, не меняется; он размышляет о том, что праведники имеют дело с крайностями, с жарой и с морозом, с добром и злом, и он знает только то, что поступает правильно, а автобус, взбираясь на холм, изо всех сил пыхтит, мотор ревет; и он думает о том, что будет, если вдруг полетит коленчатый вал или взорвется тупой конец этого яйца; и тогда воры вырвутся из этого покосившегося тюремного вагона, а автобус ползет, и пассажиры торопят его; и на другой стороне дороги вырастает скала, и она загораживает солнце, и Баба передергивается и наслаждается тенью; и они доезжают до вершины холма, и раджпуты зовут его — Бабаджи; Бабаджи, и он знает, это одно из проявлений нежности и чувствует себя частью целого мира; и автобус ползает с другой стороны холма, набирает скорость и движется быстрей, кажется, что водителя вообще не волнует педаль тормоза, стремительный ветер овевает Бабаджи; и вот они на равнине и скоро приедут в Пушкар, и он видит людей, у которых на плечах висит старинное оружие, и на их ремнях болтаются сабли, и на их головах разноцветные тюрбаны, еще он видит ровное поле, покрытое снегом, с двумя беглецами, сидящими на краю земли; и это обман воображения, который может работать на человека или против него; фишка в том, чтобы научиться контролировать сны и оставаться в здравом уме; и этот человек-баба знает, что от счастья до печали всего лишь маленький шажок; и когда автобус въезжает на станцию, Баба теряется в человеческом потоке, и он один и не один; он находит отель, там за полцены комнатной кровати он может устроиться на ночлег на крыше; и он быстро распаковывает и расстилает на матрасе свой спальный мешок, и находит кран, и наполняет свою бутылку для воды, и добавляет таблеток с йодом, и ждет, пока таблетки растворятся, и идет исследовать Пушкар; и Баба Джим движется вместе с толпой по узким улочкам, и в ларьках продается всевозможная индийская еда, но он не голоден, он в поиске, и он изнурен жарой, и от этого не чувствует голода; хотя окра выглядит привлекательно, и груда пакоры просится на зубок, но он стоит, сосредоточенный, в невеселых мыслях; и проходит много часов, и он бродит и узнает в толпе этих людей-баба, едущих на слонах; и он следует за ними и внимательно следит, как Баба Слон едет мимо ларьков с едой и мимо кафе; и каждый человек, продающий самосу протягивает руки к слону и предлагает ему еду, и он принимает ее, лениво отправляет хоботом в свой рот, и этот человек-слон с этими длинными, зачесанными назад политыми воском волосами больше похож на свами; у него лицо Ангела Ада, пышная борода и знающая улыбка, и Баба Джим понимает, что если простой смертный сидит на спине у слона, это дает ему особое положение в обществе; и он разглядывает кожу, и уши, и широкую кость на спине этого создания и понимает, почему слоны считаются мудрыми; и он вспоминает Ганеша и то, как мудрец-чана в Бенаресе нашел схожесть слона с Бабой Джимом, и долгое время он следует за Бабой Слоном, и в конце концов отделяется от группы евнухов, преграждающих путь маленькому владельцу слона, у трансвеститов собственные законы; и Джим доходит до сквера и видит дерево, о котором ему говорили, и думает, что это баньян, но он не человек знания и потому не уверен; и дерево окружает бетонная платформа, и его почти накрывает запах гашиша, ветви низко свисают, и низко свисают раскачивающиеся яйца собравшихся внизу обнаженных баба; и этот баба — изгой среди остальных баба, он сидит рядом, пьет тростниковый сок и смотрит, как разворачиваются события вокруг Главного Бабы; здесь, должно быть, собралось больше сотни этих сумасшедших мудил, и это большая компания индусских оборванцев, окостеневшие яйца обнажены или прикрыты тарзановской набедренной повязкой, и он видит пыль на их коже и дымящиеся трубки, и все точно так, как он и представлял себе; эти люди пьяны, они бормочут несуразицу, и поют мантры; и Баба Джим знает, что Баба Слон гораздо праведней этих гашишных гуру, разгуливающих босиком; они — пограничные баба, их не волнуют законы и правила; и он отводит взгляд и видит Сару, она появилась из ниоткуда и сидит напротив, и они разговаривают так, как всегда разговаривают попутчики; и у нее соблазнительная улыбка, и она такое же человеческое существо, как и любое другое; и ее нельзя игнорировать только из-за того, что она женщина, что она соблазнительна, потому что это было бы несправедливо; ему нужно забыть о своих побуждениях и оценить внутреннюю красоту всех сознательных существ, и резонно будет, если позже, сегодня же, они снимут комнату, потому что это обойдется дешевле, чем два места на крыше; и, как говорит Сара, в пустыне жарко днем, но очень холодно ночью, и это страна крайностей, так что они поделят комнату на двоих, и они приходят к соглашению, и Баба счастлив, он представляет себя человеком, похожим на Ганди; и когда он смотрит на Сару, она порой напоминает ему Рамону и вечером эти двое платонических друзей шатаются но волшебно освещенным улицам Пушкара; и Баба съедает огромную тарелку с едой, и после этого ему почему-то кажется, как будто он ничего и не ел; это ощущение будет длиться месяц, и они сидят в длинном зале, который обслуживают мальчики с огромными глазами; им не больше десяти лет и эти дети много чего повидали, но их глаза сияют, потому что они невинны, они выполняют тяжкую работу и все же остаются такими веселыми; и Бабе становится стыдно за свое самосожаление, и он напоминает себе, что он ест для того, чтобы наполнить тело, и защитить душу, и накопить энергию; он расправляется со сладким ласси и тарелкой той окры, которую он заприметил раньше, и с оригинального вкуса пурисом, от которого и мессия ударится в обжорство; и Бабе нужно питание, и он заказывает еще пуриса и миску с тарка дхалом и немного самосы, чтобы влиться в компанию слона; и Рамона улыбается, и кажется, что она любуется этим бродягой, она любит его за то, что он не потерял своей самости в юношеском мятежничестве, хотя новая жизнь кажется ей слишком хипповой; и Саре, конечно же, нравится его свободный стиль жизни и заразительный юмор, и когда они идут в свою комнату, звезды освещают им путь; и Баба устал после долгого путешествия, он становится под холодный душ и смотрит на тараканов, которые бегают по стене; и он уютно устраивается в своем спальном мешке, он скромен, он начинает дремать, его веки тяжелеют и взгляд затуманивается, но он видит, как Сара выходит из душа, и она обнажена, она вытирается; и он не может не любоваться ее телом, пышной грудью и стройной талией, и почему-то он знает, что у нее самая сладкая задница во всем Раджастхане; и в нем просыпается желание, его яйца тяжелеют, но он вспоминает сладость ласси и поворачивается спиной к Саре, к Мари-Лу, к Рамоне, и утром они гуляют по улицам, пьют чай и едят завтрак из идли и сам-бара и бредут на окраину города; там люди продают и покупают верблюдов, а те злобно косятся и изрыгают запахи сафари; и Баба и его подруга взбираются на холм, круто взмывающий в небо, и они идут по лестнице, вырубленной в скале; и он обливается потом, и до того, как достичь вершины, им приходится дважды останавливаться; и это дворец — или хрупкий замок, и они взобрались высоко в облака, и с такой высоты Пушкар кажется игрушечным; и они абсолютно одни, и Баба выглядывает из башенки и видит, как на уровне его глаз пролетает стервятник, воздух недвижен, мир молчит; и он фактически слышит, как птица меняет направление, чуть-чуть опуская крылья, он слышит легкий свист, и в нем — все чудеса Вселенной, и он кладет руки на стену; и камень прохладный, и он смотрит на откос горы и изумляется, потому что кусты и деревья выросли на практически вертикальных поверхностях, беспорядочно уцепившись за камни ветвями, а на ветвях самого большого дерева отдыхают гривы, они смотрят вниз, на землю; и Сара наклоняется, чтобы получше рассмотреть окрестности, и отскакивает, потому что случайно задевает его пах, а он сосредоточенно следит за грифом, который осматривает холм, ища грызунов, которые без усилий ускользают от него; Бабаджи забывает о том, что эта птица — убийца, представляет, как сам он прыгает в небо, и дрыгает ногами, и взмывает на невиданные высоты, и ныряет, и выныривает из облаков, зная, что может отправиться куда угодно; ему не надо привязываться к дорожным маршрутам и тропам и останавливаться перед преградами, но он остается на башне и оглядывается назад, на Пушкар; и вот они уже провели неделю в Пушкаре, их жизнь легка, и все прекрасно, но Бабе нужно вернуться назад, в Бенарес, потому что именно там он обретет подлинную свободу; когда раньше он проезжал через этот город, он не понял этого, и он осознает, что придет конец его бесцельным скитаниям по космическим пространствам; и Сара хочет составить компанию человеку, который дал обет безбрачия, а он заглядывает ей под юбку, а она не носит никаких ебаных трусиков, она говорит о Камасутре и тантрическом сексе, и его яйца уже так тяжелы, что отвисли до колен, и он понимает, что он и есть тот пыльный баба под шероховатым деревом, но он взывает к внутренней силе и сосредотачивается на истинной природе своего путешествия, сопротивляется этим плотским желаниям и набирается вдохновения у Иисуса Христа; и все остальные люди пытаются разорвать эту цепь своих смертей и сбежать из этой тюрьмы собственной плоти.