Читать книгу "Самозванец. Кровавая месть - Станислав Росовецкий"

— Да ты зеленая! Русалка! — раздался вскрик, и хозяйка корчмы метнулась к двери. Однако, поскольку вышло так, что гостья прикрывала собою выход, пришлось Анфиске-вдовице остановиться. Как была, с вытаращенными глазами и разинутым ртом, брякнулась она снова на свою скамью.

— Да тихо ты, тихо! Я тебе ничего плохого не сделаю! — всплеснула руками русалка. — Я к тебе только с маленькой просьбишкой! Я ж уже говорила, что меня к тебе Сопун послал, Сопун из Серьгина хутора. Две маленькие просьбишки: челом бью, чтобы ты со мною поделилась румянами и, главное, белилами, и чтобы сама заперлась здесь и носа не высовывала, пока я твоих постояльцев, а семьи Сопуна убийц, скольких сумею, не изведу!

Снова вытаращила корчмарка на нее свои красивые, ничего не скажешь, карие глазищи и уже поспокойнее промолвила:

— Фу, сколько наговорила! Я до того теперь устаю, что сегодня, хоть и выпила с постояльцами самую малость, голова моя к вечеру почти совсем не варит. Посему давай по порядку, и лучше — сначала. Что ты лесная русалка, я уже смикитила. Как зовут тебя, ты сказала?

— Зелёнкой меня кличут.

— Что меня Анфиской, тебе ведомо. Вот и познакомились. А на мою Параскеву Пятницу ты не обижайся. Она святая великомученица, голову ей отсекли мучители, а была она непорочной девицей. Да еще и гречанка, обычаев наших не понимает. Часто и на меня злобится, да только я от греха подальше делаю вот так, — и Анфиска ловко накинула на икону вышитое полотенце. — И кем ты, говоришь, Сопуну приходишься?

Гостья помолчала, честно пытаясь понять, кем же она приходится дядьке Сопуну. Потом сказала:

— Да хрен его знает, кто я ему. Вроде боевой подруги. Он меня, правда, иногда лапает, будто невзначай.

На это улыбнулась Анфиска, на первый взгляд свысока и даже презрительно, а присмотреться — так скорее мечтательно:

— Узнаю изменщика Сопуна, всегда ему в жизни чего-то недостает. Землю пахать наскучило — занялся охотою и колдовством, жена надоела — к вдове-шинкарке под бочок подкатился, а теперь и к русалке клинья подбивает!

— Что клинья подбивает, это, пожалуй, чересчур, — раздумчиво заявила Зелёнка. — Я хоть и неискушенная девица, вроде твоей этой противной святой, сердитой Пятницы, да в любовных чувствованиях разбираюсь. Мнится мне, Сопун просто мучается от одиночества, у него ведь эти иноземцы, что пируют у тебя внизу, в палате, убили всю семью и бросили в колодец. А хутор сожгли.

— Эти самые? — Хозяйка корчмы сорвалась со скамьи, отпихнула, не чинясь, русалку от дверей и проверила крючок и засов. — Теперь ни за что не отопру. Да хрен с нею, с той платою! Своя жизнь дороже. Об одном жалею, что велела Спирьке им доброго заморского вина наливать, а не прокисшего пива из прошлогодней бочки.

— Я говорю, одиноко Сопуну, вот что! Отомстить мы ему помогаем, я с любезнейшим моим дружком Огненным Змеем…

— Вот как — с Огненным Змеем? Ну-ну…

— Теперь понимаешь, что мне дядька Сопун без надобности? Да ты не бойся, я не ревную даже и к Змею, хоть и ведомо мне, что он к тебе по ночам залетал. Я еще хотела тебя о нем порасспросить, если ты не против…

— Ну мужики, ну болтуны — прямо языки без костей. А я бедная вдовица, в меня каждый камень кинет.

— Я о чем? О том, что мы Сопуну помогаем мстить, а еще домовой, да наш Лесной хозяин, Медведь еще там, ему, лешему, лучший друг. Однако из людей рядом с ним только его папаня Серьга, да и тот живой мертвец.

— Ой! Пожалуй, я еще и в одеяло закутаюсь — дрожь пробирает…

— Сколько их у тебя на постое, этих иноземцев-супостатов? — деловито осведомилась русалка.

Анфиска высунула руки из-под одеяла и посчитала по пальцам.

— Пятеро. Да, пятеро всего: четверо в доме, а один сторожит.

— Теперь на одного уже меньше, четверо. На сторожа, когда я на твое крыльцо взбегала, как раз упырь насел. Ты ж понимаешь, я его первого защекотала, а мужики на дубе труп повесили. Так тот дохлый ожил, из петли выбрался и давай за своими же гоняться и из них

кровь высасывать. Вот теперь и не знаю, как их считать. Видно, опять их пятеро у тебя.

— Да сядь ты, сядь на постель! Я должна видеть, что там с запорами делается! — вскричала Анфиска. Потупилась и обняла русалку за плечи нерешительно. — Ты прости меня, девка. Я сначала рассердилась на тебя, а теперь тебе очень благодарна. Предупредила ты меня, а то и от смерти спасла.

— Их, супостатов, раньше еще больше было…

— Тихо! Что там за беготня внизу?

А внизу происходили страшные и удивительные события. Освободившись от стрелы, упырь бросился к корчме, взлетел на крыльцо и исчез за дверью. Преследователи его сгоряча кинулись следом, однако Хомяк успел задвинуть засов.

Кинулся было Сопун прикладом выбивать дверь — Серьга крикнул ему, чтоб не лез. Приковыляв с косою в руках, живой мертвец пояснил, задыхаясь:

— Нам туда не с руки… сейчас… Больше их, супостатов…

— Ладно, батя, ладно… А кровищи-то с дохляка сколько! И совсем уже непонятно мне, как он в дом вошел, если…

— …если никто его не пригласил, упыря? Мне сие тоже дивно, сынок… А ну-ка, уходи с крыльца! И дуло опусти, а то еще меня пристрелишь… Х-ха…

И Серьга, отведя косу в сторону, пристроился справа от двери. Решил он повторить прием, с успехом сработавший в стычке у Чертовой мельницы. Только на сей раз поднял косу несколько повыше.

А Сопун расположился прямо напротив двери. Пошарил за пазухой, достал осиновый кол, понюхал его зачем-то, потом примерился, как будет забивать прикладом самопала. В прямом своем предназначении самопал был сейчас просто бесполезен. Сопун прекрасно помнил, как упырь только матерился, схлопотав пулю. Вот если бы серебряную достать! Ведь спрятана же в лесной избушке пара-тройка дукатов, одного бы точно хватило на серебряную пулю, да только кто же мог предвидеть?

А с другой стороны двери Хомяк почувствовал, что не может оторвать ноги от пола. Страшная сквозная рана его понемногу затягивалась, жжение и неудобства в животе и на спине слабели, растворяясь в чувстве сумасшедшего голода, однако посреди этих, в сущности уже привычных ему, ощущений возникло и стало их пересиливать воздействие новой, чужой и могучей силы. Его поворачивало лицом к двери, и он, грязно матерясь, вынужден был покориться. Хомяк уже понял, в чем дело, и заплакал. В сени изнутри корчмы через щели сочился свет, и он, как обычно в последние дни, словно на вогнутом зеркале, усеянном искрами, увидел, что засов начал сам собою и бесшумно, будто смазанный дегтем, отодвигаться. «Почему, ну почему меня никто не любит? — вопросил шепотом упырь, наблюдая в оцепенении, как красные искры перед глазами одна за одною лопаются с легким треском, рассыпаются и исчезают. — Одна мамуся моя меня любила, да и ту утопили злые люди. Почему меня никто не пригласил внутрь, за роскошно накрытый обильный стол, почему никто не предложил мне удивительного вкусного питья — сладко-солоноватого, чутьмаслянистого, свежего и приятного небу? Почему мне всегда не?..»