Читать книгу "Самозванец. Кровавая месть - Станислав Росовецкий"

Однако везение изменило сегодня злому кровопийце, а быть может, напрасно он, на удачу свою надеясь, позволил себе осоловеть после ужина. Во всяком случае, когда он вдруг захрапел, прислонившись к повозке, а самопал на нее положив, неумолимые убийцы были уже невдалеке.

Серьга и Сопун втиснулись в лес с правой стороны обочины, от усадьбы не просматривающейся. Вдвоем натянули тетиву в самостреле, положив ружья на землю. Немало времени потеряли, пока высекли огонь и зажгли фитиль большой пищали. Потом двинулись по дороге вперед, причем сын нес самострел, а мертвый отец, шепотом чертыхаясь, косу, обе пищали и сошку. В темноте он походил на плотника, собравшегося на ярмарку с охапкой грабель. Серьга сердился, потому что не мог взять тяжелый мушкет на плечо: ему надо было полою прикрывать горящий фитиль.

Собственно, желтая точка тлеющего фитиля и выдала им, где в темноте притаился дозорный. Сопун предположил было, что это светлячок, однако отец высмеял его: какие могут быть светлячки поздней осенью? Подошли поближе, на полсотни шагов, и Сопун разглядел слева от желтой точки темное пятно на повозке, а когда смолк на короткое время неясный шум и гам из корчмы, расслышал и похрапывание. Он повернулся к отцу и кивнул. Тот молча протянул ему сошку.

Колдун с усилием воткнул сошку в землю и положил на ее развилку самострел. Целился он до того долго, что перед глазами пошли красные круги. Пришлось дать глазам отдохнуть, снова найти во тьме пятно цели, снова прицелиться в середину темного пятна. Наконец, он потянул осторожно, ложе самострела на месте удерживая, за спуск дубового курка. Курок легко заскрипел, поворачиваясь на дубовой же оси, и его верхняя часть, поднимаясь, начала сталкивать со шпенька зацепленную на нем тетиву. Тетива, сплетенная из оленьих жил, издала звук, похожий на щелканье кнута, и послала вперед стрелу.

Щелканье тетивы прервало дрему Хомяка, уже готового проснуться, потому что он почуял перед тем человеческий запах, распространяемый Сопуном, но в сонном расслаблении не сумел еще сообразить, чем это может ему угрожать. В следующее мгновение большая стрела от самострела вонзилась Хомяку в живот, пробила кишки, наполненные чужою кровью, вышла из его тела чуть левее позвоночника и пригвоздила упыря к борту тележного кузова.

Мерзко матерясь, Хомяк подергался-подергался, но вырвать стрелу из доски так и не смог, только рану расширил. Тогда он, скользя сапогами в луже чужой и своей крови, подался вперед и, оставив часть оперения в ране, снял сам себя со стрелы, как мясник снимает с крюка свиную тушу.

Тут Сопун, с самопалом в руках бегущий к повозке со всех ног, обернулся к отставшему отцу:

— Он матом кроет! Это же тот самый дохлый сукин сын!

Глава 19. Пирушка в Анфискиной корчме

Укрывшись в темноте на обочине дороги, Зелёнка как раз пыталась придумать, как бы ей проникнуть в корчму, когда перед дозорным возник вдруг другой супостат и после короткого разговора вцепился ему зубами в шею. Испуг сорвал русалку с места и бросил на крыльцо корчмы. Дверь, слава всем богам, оказалась незапертой, и она вбежала в пропахшие дымом сени. Собравшись с духом, Зелёнка толкнула следующую дверь и оказалась в большой комнате с двумя длинными столами и скамьями перед ними.

На скамьях сидели трое мужчин, и еще один стоял перед ними с подносом. Сидевшие разговаривали по-польски, однако замолчали при ее появлении, а стоявший мужик спросил невежливо:

— Куда прешь, девка?

— Я к хозяйке твоей! Я племянница ейная! — выкрикнула русалка и, не чуя под собою ног, припустилась вверх по лестнице. Днем дядьке Серьге удалось вытащить из любвеобильного Змея, что Анфиса-шинкарка, когда есть постояльцы в обоих верхних покоях, спит в каморке, от лестницы сразу направо.

Зелёнке нельзя было показывать свое лицо, поэтому она позволила себе только короткий взгляд на сидящих мужчин, однако узнала двух стариков-ляхов — пана и слугу, которых на днях видела в лесу, схоронившись в листве на дубе. Третий был усатый добрый молодец в немецком платье. Прятала же она лицо не потому, что сама боялась быть узнанной, нет: супостаты не должны были разглядеть природную зелень ее кожи.

— Откуда тут взялась девица? — поставил перед сотрапезниками вопрос пан ротмистр, обсосал длинный седой ус и заглянул зачем-то в свою кружку. — Быть может, до Путивля отсюда ближе, чем нам с тобою, Тимош, запомнилось?

— Быть может, пане, — ответил старый слуга уклончиво. — А мне показалось, что я уже где-то видел эту лисью шубу.

— Все шубы из обычной, то есть рыжей лисицы, крытые синим сукном, в конечном счете похожи друг на друга, — это уже отец иезуит счел нужным вступить в разговор. — Проблема же философическая состоит в удивительном многообразии человеческих лиц. Ведь Создателю куда проще было бы создать наши лица одинаковыми. Что у мужского, что у женского пола.

— А я вижу другую проблему, — ухмыльнулся старый ротмистр. — Мы с тобой пойдем себе спать, а нашему доброму Георгу придется выбирать, за которой из молодок приударить.

— О, йя! Цвай медхен… Зер гут! Карашо! — блеснул белыми зубами на красном лице немец.

А стоявший с подносом горбатый Спирька, многолетний слуга и наперсник Анфиски, мог бы пояснить иноземцам, что до Путивля ещк верст… то есть миль сорок, ближайшая же деревня в пятнадцати милях, а у его хозяйки сроду не было никакой племянницы, но промолчал. Жизнь научила Спирьку, что слово далеко не всегда серебро, а молчание так уж точно золото. Особенно когда имеешь дело с иноземцами, увешанными всяким острым железом, словно березка на Семик яблоками и пряниками.

Зелёнка тем временем решилась постучать в дверь каморки, сквозь щели которой просачивался тусклый свет.

— Кто там ломится? Ты, что ли, пан Георгий? — отозвался раздраженный женский голос.

— Какой еще Григорий? Здесь я, Зелёнка, — нарочито жалобно ответила русалка давно придуманными словами. — Меня к тебе, Анфиска-вдовица, Сопун прислал, тот, из Серьгина хутора.

— А и в самом-то деле, вроде баба, — лязгнул крючок, стукнул засол, скрипнула дверь, и последовало приглашение — Тогда что ж, заходи, гостьей будешь.

Так Зелёнка оказалась внутри и, пока хозяйка накидывала большой кованый крючок и задвигала мощный засов, успела все обсмотреть. Ей страх как любопытно было оказаться в человеческом жилье, потому что раньше она встречалась с людьми только на дороге и, не будь девицей сообразительной, могла бы остаться при убеждении, что люди вот так и живут, странствуя — в седле, на телеге, в карете или на своих двоих с дорожным посохом. Огромная, на два жилья, корчма, срубленная из темных дубовых бревен, совершенно не походила на зимовье, вырытое Лесным хозяином под корнями тысячелетнего дуба: обиталище лешего разве что размерами отличалось от пещерки, в которой сама Зелёнка то в сладкой, то в тревожной дреме коротала долгие зимы.

Большая комната на нижнем жилье, где пировали иноземцы, привела русалку в восторг своей просторностью и удобством, а лестница, ведущая на второе жилье, показалась чудом изобретательности и плотницкого мастерства. Зато каморка Анфиски-вдовицы поразила ее своей теснотою: справа, во всю длину комнатки, стояла скамья, покрытая периной и одеялами, слева еле уместились небольшой столик и светец с лучиной. И светелкой нельзя было бы комнатку назвать: окно тут совсем маленькое и едва ли достаточно освещает помещение даже в полдень. Тут взгляд Зелёнки встретился с суровым взглядом темнолицей святой на неожиданной большой иконе, висевшей в углу, — и вдруг отбросило русалку к двери, больно вдавив ей в спину запоры. Эта неприятность не позволила Зелёнке додумать простую мысль: почему Анфиска-вдовица теснится здесь, будучи хозяйкой роскошного теплого покоя, в котором никогда ни пахнет дымом, ведь печка?..