Читать книгу "Журавль в клетке - Наталия Терентьева"

– Я… Да я ничего не думал… – ответил слегка опешивший Соломатько. – Просто порадовался, что ты такая кулинарка.

– Кулинария – тупое дело, лучше что-то полезное сделать, чем котлеты крутить целый день, – ответила Маша и села на диван.

Она не успела отодвинуться – Соломатько аккуратно перехватил ее руку чуть повыше запястья.

– Если бы ты знала, дочка, как мне было тяжело, когда твоя мама нас с тобой разлучила, – начал Соломатько проникновенно и как будто искренне, невольно поводя носом от чудесного вишнево-ванильного аромата.

Я-то отлично знала цену его проникновенности. Никогда в жизни он не будет говорить о том, что на самом деле творится у него в душе, в подобном тоне. Для него это равносильно тому, чтобы выйти на Красную площадь днем и снять там штаны, вместе с трусами. Но Маша наклонила голову, чтобы не встречаться со мной глазами, и промолчала.

У Соломатька едва заметно дрогнули в улыбке губы. Первый шаг был точен.

– Если бы ты знала, дочка, как я страдал… – продолжил он еще тише, добавив в голос скорбных ноток.

Маша подняла голову и заинтересованно спросила:

– Как?

Соломатько от неожиданности даже вздрогнул:

– Ч-что как?

– Маша спрашивает, как именно ты страдал. Правильно, Маша? – Я влезла зря, Маша упорно не смотрела на меня.

– Ты ведь не хотел с нами жить, правда? Так что же ты страдал? – Маша дала мне понять, что разговаривает с Соломатьком она, она сама, и моя помощь в данном случае ей не нужна.

– Ну, дочка… – Соломатько развел руками. – Так одно с другим… Чтобы любить и растить ребенка, необязательно жить вместе с женщиной, которую… гм…

У него хватило ума замолчать, но мне этого хватило. И я, посмотрев на молчавшую и как-то сникшую Машу, с трудом сдержалась от вновь возникшего четкого желания подраться с ним, ничего не выясняя. Слова все-таки очень все запутывают…

– Может, дружок, – тем не менее спросила я, чтобы перехватить инициативу, – возьмем листочек и быстренько начертим для наглядности схемки? Схемки жизни? Твой брат Вова спит с женой своего друга, его собственная жена встречается с Арамом из Еревана, друг любит дочь Арама, но с ней не спит, а спит с собственной женой, когда твой брат Вова с ней ссорится или уезжает в длительные командировки. Твоя сестра Венера…

– Хорош, Егоровна! Сестру Венеру оставь в покое. А брат мой Володя разбился семь лет назад в автокатастрофе.

Маша наконец подняла на меня глаза, но ничего не сказала.

– Прости, я не знала, – проговорила я.

– А, чего там! Не насмерть. – Соломатько легко отмахнулся и взял наконец плетеную золотистую булочку, на которую все поглядывал во время разговора. – Через три года он абсолютно пришел в себя, только перестал широко смотреть на жизнь. Говорит, что, пока временно был инвалидом, понял кое-что про нее. В смысле – про жизнь… Стал узколобым консерватором. С женой разошелся, разводит птиц, собирается жениться на какой-то деревенской сорокалетней тетке, которая моется хозяйственным мылом. В общем, мрак. А не помыться ли и нам еще разочек, девчонки, кстати? – Он яростно поскреб себе грудь.

Я посмотрела на зачарованную Машу, изо всех сил пытавшуюся сохранять независимый вид.

– Маша, пожалуйста, встали и пошли. Я пятнадцать лет берегла тебя от всего этого папиного… богатства… – Я с большим трудом держалась в рамках милой задушевной беседы интеллигентных, образованных людей, которые всему всегда найдут объяснение, подыщут историческое подтверждение законности любой патологии, все поймут, все простят, все оправдают не с другой, так с третьей стороны. Я крепко взяла Машу за плечо. – И теперь не хочу, чтобы ты погружалась в это мутное болото.

Маша послушно встала, но я видела, что разговор ее крайне заинтересовал. Еще бы!..

– Такой неожиданный угол зрения! Правда, Маша? Все можно, все смешно, все понарошку! Вот это жизнь!

Я понимала, что хотя бы сейчас, при нем, не надо с Машей обращаться так жестко, но не смогла сказать все это даже в нейтральном тоне. Потому что вот и сбылись мои дурные сны. Происходит то, чего я боялась, когда решала, пора или не пора признаваться Маше, что ее отец на самом деле живет совсем неподалеку от нас. Даже чудно, кстати, что мы так ни разу и не встретились за все годы.

Соломатько потянулся и лениво сказал нам вслед:

– Знаешь, в чем твоя слабость, Егоровна? Ты всегда открывала все карты сразу и с готовностью сообщала все свои ходы, даже гипотетические. Ты проиграла, проиграла заранее, что бы ты сейчас там нашей дочери ни наговорила про мою беспринципность и двуличность.

Когда Маша шагнула за дверь, я вернулась, подошла поближе к нему и негромко сказала:

– Если ты действительно веришь во все, что говоришь, ты – полный урод. И я понимаю теперь, почему ты просил привести тебе козу.

– Потому что я козел, что ли? – попробовал улыбнуться Соломатько, но на сей раз у него это плохо получилось.

– Что ли. Хорошо, что Маша тебя не знала, и жаль, что узнала. А если ты просто болтаешь – то я не понимаю, зачем ты хочешь уродом казаться.

Темно-серые глаза Соломатька приобрели фиолетовый оттенок. Может, отсвечивал клетчатый плед, которым он был укрыт, а может, от бешенства. Тем не менее он пропел:

– «Все прошлое в тума-а-не и голых баб, как в ба-а-не…» Слова Евтушенки, музыка Соломатьки. «Когда мужчине сорок лет, он должен дать себе ответ!» Жутко трагичная фраза, не находишь? Несмотря на банальность рифмы. Вот так-то, Егоровна! С суровой действительностью тоже знакомы. А ты говоришь – урод.

– Да нет, раз задело, значит, не совсем.

Он, конечно, только разошелся, и ему явно не хотелось сидеть одному, но я пошла за Машей, которую уж точно не стоило оставлять наедине со своими сомнениями после такого разговора.

18Флоксы

– Я встречу тебя на дороге, – задумчиво сообщил мне Соломатько.

С ним вообще сегодня вечером что-то было определенно не так Даже не требовал чай заменить на пиво или, на худой конец, на кофе с коньяком. Я отнесла это за счет наших запоздалых зубодробительных разборок и твердо решила больше ничего из прошлого не разбирать. Но он и выглядел как-то непривычно. Присмотревшись, я обнаружила, что из-под молнии его свитера торчал оскот, темно-синий шейный платок классической расцветки, в мелкие бордовые и белые огурцы.

Пока я рассматривала загогулины на платке и думала, зачем он его надел и, главное, – когда же сходил за ним в спальню или в какую-то комнату, где лежат его вещи, – я прослушала, что он мне сказал, и на всякий случай неопределенно кивнула.

– «Я встречу тебя на дороге», – настойчиво повторил Соломатько, сохраняя при этом отстраненно-лирический вид.