Читать книгу "Ок-но - Максим Дегтярев"

– А спасатели?

– Конечно, нашлись и там конформисты, – он в отчаянии махнул рукой.

– Вы из-за этого перебрались с Ундины на Фаон?

– Ну да, накипело, знаете ли…

– Понятно. Рассвелу вы свою точку зрения высказывали? Что он вам ответил?

– Он сказал, что те его гениальные гипотезы, которые как-то связаны с биологией не проливают свет на историю с «Телемаком», поэтому я должен искать разгадку в чем-нибудь другом. Список гипотез, которым он желал бы найти подтверждение, он прислал. Было бы замечательно, если бы я нашел им оптовое подтверждение. Нобелевской он со мной поделится. На этот счет я могу не волноваться.

– А сколько сейчас Нобелевская? – поинтересовался я, потому что последние десять минут ломал голову, как соблазнить Шефа заняться делом «Телемака-Пи».

– Зависит, на сколько человек делить. – На вопрос он не ответил, но суть ухватил верно – хотя и не преднамеренно.

– Хоть один человек вас поддержал?

– Томальди, эколог.

– Здешний?

– Нет. Он глава представительства экологического контроля на Ундине. Постойте, – сжал он кулаки, – вы что, не доверяете мне?

Я попытался отшутиться:

– По закону требуется два свидетеля.

Алексеев разжал кулаки и бросил взгляд на сканер биополя.

– Где вы все-таки служили?

– Не в полиции, – сказал я, поднимаясь.

Он проводил меня до дверей, но руки не подал.

Дома я перекусил купленными по дороге тянучками и засел за письмо к Рассвелу. Те нелестные высказывания, которые Алексеев позволил себе в адрес профессора, я опустил, зато постарался как можно подробнее пересказать видеозапись. Надеюсь, что мой пересказ был не менее ярким, чем оригинал, а возможно – и более ярким, если вспомнить, какого качества была запись. К письму я приложил доклад следственной комиссии. Спорные с точки зрения Алексеева пункты сопроводил его контрдоводами. В заключение я спрашивал Рассвела, что он думает по поводу гравитационной аномалии величиною с «те сэндвичи, которыми вы нас с Алистером угощали». Сообщать более точные сведения об открытой близ Хармаса аномалии я счел пока преждевременным. Когда письмо ушло, я вдруг сообразил, что мой намек на сэндвичи можно понимать как угодно.

12. Галерейщик Сведенов

Фаонский Дом Художников на набережной Первопроходцев заезжие земляне называют Домом Фаонских Художников, умудряясь простой перестановкой слов занести на Фаон земной шовинистический душок. Я нашел билетную кассу, заплатил какую-то мелочь за вход, после чего стал спрашивать всех подряд, где мне отыскать художественный салон господина Сведенова. Промаявшись с непонятливыми художниками полчаса как минимум, я поднялся по эскалатору на третий этаж и принялся искать статую «Странника», после которой, как мне объяснили, нужно свернуть направо, дойти до современной живописи, и там мне скажут.

«Странник» оказался двух с половиной метровой гипсовой женщиной с ребенком на руках. Женщина и ребенок смотрели вдаль. Какой-то хулиган нацарапал на постаменте «Здесь был Странник». К руке ребенка кто-то прилепил жвачкой визитную карточку. Я не поленился дотянуться и посмотреть. Г-н Циммерман, «Общество защиты материнства и детства», Дуранго, Земля. Ну а я что говорил? Туриствующие земляне нашего искусства не уважают.

В современной живописи мне сказали, что Сведенова следует искать на первом этаже, где размещены салоны старинной, но еще годной для продажи живописи.

Сведенов сидел за антикварным письменным столом. Полированную крышку прикрывал выдранный из «Плэйбоя» разворот. Дама была повернута вверх ногами (относительно Сведенова), поэтому я чуть не обозвал его извращенцем. У владельца салона было помятое бледное лицо с синевой, тусклые глаза взглянули на меня только раз – и то поверх пластикового стаканчика. Отхлебывая, он ронял капли прозрачной жидкости на густую бороду темно-каштанового цвета. Каштановые со всеми оттенками волосы пестрели и торчали так, будто он о них вытирал кисти. По моим сведениям ему было тридцать пять, но выглядел он значительно старше.

Мы обменялись кивками. Капля сорвалась с бороды и упала на разворот. .Волнистых пятнен на глянцевом женском теле стало на единицу больше. Оценив их общее количество, опытный детектив мгновенно придет к выводу, что с утра салон Сведенова посетило не более трех человек. Я прошел мимо хозяина вглубь салона, остановился напротив здоровенного полотна с какой-то абстракцией. Я выбрал его из-за соседней картинки в покрытой стеклом раме, позволявшей мне наблюдать за хозяином.

На белом полотне разноцветные фигуры с подчеркнутой неэвклидовостью стремились соединиться не то в лицо, не то в морду. С минуту поразмышляв, я шагнул к картине и прочитал название: «Постингибиртизация-8».

– Вот так и возникла письменность, – услышал я у себя за спиной.

Сведенов стоял скрестив руки на груди и ухмылялся в бороду.

– Вы полагаете? – Я сделал шаг назад и встал рядом. Руки сложились на груди автоматически, я это заметил только после того, как Сведенов, с усмешкой посмотрев на мои руки, расцепил свои. Мозги бились над загадкой, при чем тут письменность.

– Первобытный художник, – заговорил он слегка покашливая, – встречал со стороны своих единоплеменников такое же непонимание, какое Бальтазаревич сейчас встретил в вас. Образы, рожденные хаосом сознания, с трудом ложатся на холст или стену пещеры, часто застревая где-то между мозговыми полушариями. Зрителю необходима подсказка-посредник из четких структурных единиц, коими и явились буквы, допускающие (кхы-кхы), хотя и не всегда, буквальное (кхы-кхы, простите за тавтологию), прочтение.

– Проще говоря, письменность возникла из подписей к картинам, – допер наконец я. Восемь раз бедняга перерисовывал, прежде чем обучить единоплеменников грамоте. И счету, вероятно…

– В качестве… – кашлянув он поднял палец, – в качестве подписи. Но если Бальтазаревич вам не по душе, – продолжил он, – то прошу в второй зал. Возможно, там вы подберете себе… вы куда хотите повесить картину?

– В спальню.

Только в спальне осталась стена, свободная от стеллажей с книгами и ископаемыми окаменелостями, привезенными Татьяной черт знает из каких космических глубин.

Во втором зале висели вазы с цветами, покосившиеся заборы, церкви с колокольнями и лошади в упряжках. Друг от друга картины отличались выбором палитры, широтой мазков, количеством воздуха и… черт, забыл, чем еще отличаются картины. Миновав розово-голубые лошадиные упряжки, я подошел к картине с зарослями средне-земной полосы, покосившимся забором и деревянным домиком.

– "Венера за туалетом", – сообщил название картины Сведенов. – Сюжет художнику подсказала «Венера за туалетом» кисти Франческо Альбани, писавшего богиню любви за три столетия до Угрюмова.

Я пригляделся. Домик на картине величиною и пропорциями напоминал старый платяной шкаф. В дощатой двери, на уровне глаз, было выпилено отверстие в форме сердца. Из-за домика, примерно на одной четверти его высоты, выглядывала белокурая женская головка с напряженным выражением лица и – чуть ниже – голые колени.