Читать книгу "Последняя патриотическая - Артур Валерьевич Чёрный"

с камерой на плече – снимается на улицах Донецка кино, и каждый может получить свою роль. Подходит к военным, просит дать интервью. Боец с автоматом стоит у обочины, и этот позвал его на аллею, чтоб удобней снимать.

Сразу подлетает машина, открылось окно и оттуда грубо бойцу:

– Какого хрена! Кто тебе разрешил? Где у тебя пост? Вот и убежал туда!

Не торопясь собрал свои инструменты и пошагал дальше гражданский.

После 19:00 уже никого на улицах… Холодный заснеженный город. Не едут автобусы, не работа – ют магазины. Патрулей и тех не сыскать… И только неторопливо падает снег, и не спеша летят наугад на город снаряды.

Из развалившегося «Беркута» я ушел декабре четырнадцатого года. Потому что уже не писалась книга. Я ехал сюда за ней, и ради ее продолжения, ради нескольких этих страниц нужно было спуститься хоть в преисподнюю. Книгу не подают на стол к водке в запахах нафталина, она должна пахнуть порохом и быть приправлена кровью.

И вот в последний в «Беркуте» вечер мы сидим в комнате Орды на цветных одеялах кроватей, где нетронутые стоят на столе водка и чай, горькие, как разлука.

– И как ты пойдешь на эту передовую? Кого ты там знаешь?

Японцу жаль, что кончилось наше время.

– Никого. Наугад пойду, прямо в окопы, – не имею я других вариантов. – Я знаю, что там сказать.

– Знаешь, чего мы не знаем?

– Да. Я скажу: «Я писатель. И я продаю бессмертие. Цена этого бессмертия – две тарелки супа в день». И буду служить.

– Единственный кормилец в семье. – качает он головой. – Наши-то на диванах сидят, им бомбы на головы падают – из дома не вытянуть. А здесь приезжают россияне и вон их куда несет.

– Ты один здесь такой искренний человек, – пришел с прощанием Синий. – И сумасшедший. Как все писатели и художники. Чтобы написать картину, собрался за ней на край света.

– Ангара! Вот никогда не забуду, как мы в засаде сидели, а ты банку каши на сутки делил на двоих и есть меня заставлял, – вновь улыбается, но больше не шутит Ива. – Ты только позвони, Ангара! Я бегом прибегу к любому дьяволу за тобой. Даже в Аэропорт!

– Спасибо, ребята, – не знаю я больше, что говорить.

– Но мы тебя одного не отпустим, – уже всё решил за меня Орда. – С тобой идет Док, вместо всех нас. Он медик, он вытащит, если что, перевяжет. Собрался? – кивает он через стол.

– Собрался, – сидит молча Док. Один, кто здесь не прощается.

– Береги его, – показывает на меня пальцем Орда. – Это наша единственная надежда, что всё то, ради чего мы здесь жили, не пройдет зря и не будет забыто.

Но я боюсь одного кошмара. У меня несколько дней болела правая нога ниже колена, и нельзя было куда-то идти: это верная примета, что ее оторвет. Сижу я и гляжу на ногу, пока она здесь. А утром сегодня бросилась на улице бешеная собака, догнала меня сзади и тяпнула за обе ноги. Я успел ее пнуть, пока не отскочила. Пнул и стою матерюсь. А после делаю шаг – нога не болит! Только больно пяткам на местах укусов. Я стою и чувствую ноги до самых пяток. А значит, теперь не страшно на передовую.

Спасибо собаке. Я верю в эти приметы.

Утром мы с Доком стоим на снегу во дворе, а к нам из казармы бегут по лестнице и кричат, боясь опоздать, Синий с Японцем. Без шапок, в тельняшках, забывши одеться.

– Берегите себя! – обнимаются они с нами.

– Бери, Док! – протягивает Японец огромный свой нож.

– Да мелочи нет, – роется тот в карманах.

– Значит, на время. Значит, еще отдашь, – отступает Япон.

– Про нас, про крымских ребят, не забывай, – стоит Гоша с «Пристани отчаяния».

– Я помню. Ложку раз у тебя занимал, – нашел я что вспомнить.

– Да, ложку, – улыбается Гоша.

– Береги его, Док, – снова показывает на меня пальцем Орда. – Он единственный, на ком держится наше бессмертие.

– Удачи вам тут, – уже делаю я первый шаг.

– Рад был, что встретил тебя, – всё сказал мне Орда.

Так ради книги оставил я «Беркут». Подался за новыми песнями, дальше по свету искать свой бродячий сюжет.

Иногда нужно поменять свою жизнь, пусть даже ценой самой жизни.

По-разному заплатили мы с Доком за этот сюжет. Я – годами неудач после, он – своей жизнью. И, разбившись лбом о Дебальцево, разлетелся в щепки наш «Беркут».

Первый тайм мы уже отыграли…

Но одно не сумели понять: всё это только начало большой, длинной песни. Песни, допеть которую смогут лишь пули.

Виват, четырнадцатый год! Летите, мои товарищи, мои «беркуты»! От Майдана до Новороссии, от Карловки до Дебальцева, на пожирающий огонь украинских батарей.

Лети, «Беркут»! Навстречу сокрушающим годам!

РЕКВИЕМ

Макеевской отдельной донской сотне имени Дениса Полякова (Лепесток)

Наш «Беркут» закончил полет в декабре четырнадцатого года, походного да голодного. Решением казачьего круга был списан в утиль вслед за своим героическим прошлым. Отряд стал зваться донской сотней имени единственного погибшего в нем за целое лето боев.

Да, свирепо прожил «Беркут» Донбасса короткую свою жизнь! Да, славно продолжил начатое на Майдане тем «Беркутом», одно только имя которого лишало Киев сна.

А вот отдельная сотня… А вот из какой-то Макеевки… И кончился «Беркут». Улетел догонять свою сказку – победный четырнадцатый год.

Не стало больше «Беркута». То, что вместо него штурмовало Дебальцево, уже потеряло крылья.

В январе пятнадцатого года бывший наш «Беркут» (а проще – отряд Севера) освободил наконец второй «Беркут» – отряд Сочи в Макеевке. Отправил из Донецка десант и взял штурмом «Семерку», где, одурев от пьянств, «генерал» Сочи и «раненый в ногу из танка» «полковник» Сармат стреляли из пистолета бойцов: одного убили, второго тяжело ранили.

И штурм «Семерки» был невесть каким легендарным. Старый Орда перепрыгнул через забор, забрал у часового оружие и позвал остальных. Вместе разоружили пост у ворот и пошли зачищать змеиное логово. Арестовали командование: Сочи, Сармата, Братишку, Спеца – всех синих, как джиннов из пол-литровки. Синие-то синие, а сразу дошло, что кончилось их «Пьем – людей бьем! Кому не мило, тому мы в рыло!». Спеца и Братишку вывели под руки до ворот и показали дорогу. Дважды повторять не пришлось.

Сармата не вышло шлепнуть при штурме: схватился в комнате за оружие, пришлось отступить. Орда только того и ждал, сразу к двери – швырнуть туда