Читать книгу "Патологоанатом. Истории из морга - Карла Валентайн"

какие мне приходилось слышать, – уверила я продюсера, и я не лукавила. Мне регулярно задают такие, например, вопросы: «Как мне заспиртовать котенка?», «Смогу ли я сделать из моей жены чучело, если она умрет?» Если умрет? Этому чудаку я ответила: «Ну, будет лучше, если вы сделаете это, пока она еще жива».

Вот так, пару дней спустя, я, облаченная в суперсовременный хирургический костюм, стояла у стола, готовая пришить руку бедной женщине, которой совершенно безобразно ее отрубили.

– Вы уверены, что сможете это сделать? – с сомнением в голосе спросила продюсер. – Рука так обезображена. Чем они, вообще, это делали?

Продюсер была сильно расстроена.

– Не переживайте, – безмятежно ответила я, вспоминая все фрагментированные тела, какие мне приходилось реконструировать, особенно того «железнодорожника». – Это не первое мое родео.

Когда я пришила руку на место, она конечно, выглядела ужасно, но я обернула сустав клейкой лентой телесного цвета. Если немного отойти и прищуриться, то вы ни за что не догадались бы, что это не натуральная кожа. Облегчение, воцарившееся в помещении, было почти осязаемым. Несчастье удалось предотвратить.

Викторианцы, известные своим культом оплакивания мертвых, использовали в украшениях фрагменты человеческих останков – по большей части, волосы, но иногда зубы или кости. Иногда эти же части использовались для выражения любви к вполне живым людям – детям или возлюбленным. Эта практика стала редкой после первой мировой войны, но затем опять, постепенно, возродилась. Когда Лукас Унгер сделал предложение своей возлюбленной Карли Лифкес, в 2015 году, он подарил ей в знак любви кольцо со своим зубом мудрости. Живущие на Гернси Мелита и Майк Перретт поженились после того, как Майк сделал Мелите предложение, подарив ей кольцо с бриллиантом и кусочком кости из своей ампутированной ноги. Таким образом, викторианская традиция жива, и я думаю, что это хорошо, потому что, такие странные предметы не увековечивают смерть, как ошибочно думают многие, а прославляют любовь.

Мы влюбляемся, и, таким образом, становимся бессмертными: теоретически, мы продолжаем жить в наших детях, которых мы производим с любимыми. Если бы над нами вечным призраком не нависала смерть, то и любовь не была бы главным инстинктом.

Я никогда не смогу родить. Я поняла это сразу после выкидыша. Это было неправильно, несправедливо, и я чувствовала себя сломленной. Я поняла, что теперь я не цела, а пуста. Там, где было нечто, теперь не стало ничего. Тогда, работая в морге, я как ни старалась, не могла стряхнуть с себя этот страшный негатив. Меня спасла одна моя подруга по имени Джина. Она предложила съездить на юг Франции. Это была прекрасная возможность покинуть нашу Серую Британию и стены моего учреждения, которые каждый день заключали меня в свою тюрьму. Мне надо было только оплатить перелет, проживание было бесплатным. Я ухватилась за этот шанс двумя руками.

Это было, как раз, то, что было мне необходимо. Вечерами, под яркими звездами, каких я не видела никогда в моей жизни, мы часами говорили, сидя на пляже у моря. Мои болезненные чувства были быстро притуплены великолепным, хотя и дешевым, местным красным вином. Дни я проводила в праздности на солнце, вероятно, поглощая слишком много прекрасного вина – на этот раз холодного, как лед, белого вина, которое мы покупали на местном винограднике, куда за пять минут добирались на велосипедах. Джина устраивала себе самодеятельные экскурсии – она бегло говорит по-французски, и ей хотелось исследовать окрестности. Я же просто валялась на веранде и жарилась на знойном французском солнце, надеясь, что оно выжжет всю прилипшую ко мне грязь, потому что ежедневное купание не помогало. Я была пьяна, да и план был никуда не годным.

Однажды вечером мы отправились на местную ярмарку, и я была поражена шумом, музыкой, светом. Это было что-то сюрреалистичное. На этой площади творилось какое-то буйство, составившее разительный контраст с моей прежней тихой жизнью. У меня кружилась голова, но в этом помешательстве был вызов, и я упросила Джину составить мне компанию на аттракционах. Колеса крутили нас горизонтально и вертикально, нас болтало из стороны в сторону, как маятник, а потом я потащила подругу на американские горки. Может быть, адреналин заставит работать эндорфины, и мой мозг, наконец, придет в норму? Гигантская железная конструкция не внушала оптимизма, но и не вызывала страха.

Мы мотались по этой горке, вверх и вниз, едва не переворачивались вверх тормашками, и я сделала то, чего никогда не делала на американских горках – я отдалась этому сумасшествию.

Глава 10

Реконструкция: «Вся королевская рать»

Вы имеете неплохой шанс увидеть, как чашка чая падает со стола и на полу разбивается на мелкие осколки. Но вы никогда не увидите, как чашка собирается из осколков, восстанавливает свою исходную форму и прыгает обратно на стол… Возрастание беспорядка или энтропии – вот что отличает прошлое от будущего.

Стивен Хокинг

«Краткая история времени»

Конечно, я не погибла на американской горке – все-таки я была пристегнута. Но тот вечер высветил мне самой мое умонастроение, и поняла, что с этим надо кончать. Я должна жить дальше и двигаться вперед.

Я не знаю, что заставило прыгнуть под поезд того Железнодорожника, но я подозревала, что со мной творилось нечто подобное. Одно было ясно: когда он это сделал, пути назад для него уже не было. Время невозможно повернуть вспять и отмотать назад. У людей, стоявших на платформе, не было ни единого шанса увидеть, как из кроваво-красного месива возникает целое и живое человеческое тело, вылетающее, словно мячик, обратно на перрон. Мне было до жути любопытно понять, что происходило в его голове, когда он прыгнул. Пожалел ли он об этом, объятый предсмертным ужасов перед летящим на него поездом? Был ли он рад мгновению освобождения и покоя, к которому он так стремился? Или он, вообще, ни о чем не успел подумать перед ударом о беспощадную сталь?

У меня была масса времени подумать об этом, потому что я решила не жалеть времени на полную реконструкцию тела этого самоубийцы, сделать все возможное, чтобы придать ему прежний облик. Коронер не считала возможным показать его труп членам семьи. В отличие от короткого вскрытия и исследования, реконструкция заняла у меня четыре часа, но я не жалею ни об одной минуте этого времени, потому что наградой мне был недоуменный вопрос коронера, которая ошарашенно переспросила: «Простите, я не поняла, что вы сказали?», и я еще раз повторила: «Я сказала, что