Читать книгу "Венский вальс - Евгений Васильевич Шалашов"

Мировой революции — стану его исполнять. Но пока для меня самое главное — отыскивать врагов Советской власти. Так что, если у вас есть возможность привлечь к нашей работе преподавателей разведшколы Коммунистического интернационала — я буду рад. Мне самому выйти с ходатайством к товарищу Зиновьеву или попросить Феликса Эдмундовича?

Уже и не помню — является ли секретом тот факт, что Трилиссер, кроме того, что он заместитель начальника ИНО, еще и ответственный сотрудник Коминтерна? Кажется, входит в состав его исполнительного комитета в качестве ответственного за продвижение революции в Монголии и Китае? Но говорить о том, что я знаю о второй ипостаси своего зама пока не стану. Не дай бог решит, что получил эти сведения от жены.

О том, где он получил информацию о начальнике, что так не любит Коминтерн, Меер Абрамович промолчал, предоставив мне возможность самому догадаться.

— Если у вас нет принципиальных возражений, я смогу все решить и сам, — сказал Трилиссер.

Уже легче. Не нужно идти на поклон к Зиновьеву, хотя, я бы и сходил, не переломился. Но с моим отъездом Меер Абрамович опять станет исполняющим обязанности начальника ИНО, поэтому ходатайство отправит сам, за своей подписью.

Меер Абрамович уже зевал во весь рот. Сжалившись над замом, сказал:

— Идите-ка домой товарищ Трилиссер, к супруге.

— Так она еще не приехала, — хмыкнул мой заместитель. — Поезда у нас ходят плохо, добираться ей долго.

Да, точно. Супруга у него где-то в Чите или Хабаровске, откуда поезд и так идет недели две, а нынче так и месяц может ползти. Это вам не из Москвы в Париж скататься, здесь Россия.

— Ну, вы тогда просто спать идите. Мы с вами все закончили, а мне еще с бумагами поработать.

Отпустив Трилиссера, я и на самом деле вытащил чистый лист бумаги и начал писать. И вовсе не рапорт для Феликса Эдмундовича. Рапорт-то напишу, никуда не денусь, да и недолго.

Но я сидел и вспоминал «Стихи о советском паспорте» Маяковского. Жаль, что Владимир Владимирович не успел написать все, что написал к тысяча девятьсот тридцатому году. Но все я не вспомню, а это стихотворение обязано существовать. Можно бы и присвоить, по примеру моих собратьев-попаданцев, но неприлично. Ежели, отпечатать, а потом передать тому же Радеку, в «Правду», как последнее стихотворение выдающегося пролетарского поэта? Или он у нас еще не выдающийся? То, что не великий, это точно. Но печатать надо сейчас, потом уже мало кто поверит, что это стихотворение много лет пролежало у кого-то в столе. Да, необходимо создать комиссию по творческому наследию выдающегося поэта, но с этим к Луначарскому. Будут потом драгоценные находки на радость поклонникам.

Но что с паспортом-то делать?

Паспортов в нашей стране тоже нет, а тот загранпаспорт, с которым я езжу, он серого цвета. Красные появятся в году так... в двадцать пятом. И то, не для внутреннего, а для зарубежного пользования. Всеобщая паспортная система придет в тридцатые годы. Но можно будет сказать, что Маяковский, как любой поэт, предвидит будущее, в котором граждане РСФСР станут иметь паспорта красного цвета.

Я волком бы выгрыз бюрократизм.

К мандатам почтения нету.

К любым чертям с матерями

катись любая бумажка.

Но эту...

Не знаменитой «лестницей», но сойдет и так. Или я попробую потом изобразить лестницу. Надо будем повспоминать, как я сам читал это стихотворение в школе, вспомнить, как читали другие и получится ритм, что можно записать. Так, вроде бы вспомнил все, до того самого момента, когда поэт сказал — читайте, завидуйте, я гражданин Советского Союза. А откуда взялся Советский Союз, если его пока нет, а будет ли — неизвестно?

Так, еще раз: «Я достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза. Читайте,  завидуйте, я — гражданин Советского Союза». А заменить «бесценный груз» на что-то другое, чтобы рифмовалось с Советской Россией или Российской Федерацией? Не выйдет.

А если оставить такую концовку: «С каким наслажденьемжандармской кастой я был бы  исхлестан и распят за то, что в руках у меня  молоткастый, серпастый советский паспорт» и выбросить последние строчки, от слов «Я достаю из широких штанин» ... и так далее, тоже не то.

Нужна рифма к слову «груз», а мне в голову, кроме слова союз, ничего не приходит. Так, есть еще слова — конфуз, бурнус, карапуз, зулуз. Нет, правильно не зулуз, а зулус. Зулус и перекус. Нет, на фиг. И как эти поэты стихи-то пишут?

Угораздило же товарищу Маяковскому умереть раньше срока. Кстати, а Гумилева до сих пор не арестовали, значит, не расстреляют. И Блок жив, я справлялся. Может, это некое замещение?

И что, придется мне стихотворение присваивать? А ведь жалко, если пропадет! Разумеется, кто-то напишет о нашем паспорте, но такое точно никто не сможет. Читал некогда фантастический рассказ о том, как в далеком будущем оказались забыты многие выдающиеся произведения, но нашелся человек, обративший внимание на шедевры, не вошедшие в список рекомендованной литературы, а опубликовал их под своим именем, дав произведениям вторую жизнь[1].

Нет уж, не стану. У каждого свои принципы. Я же и так пользуюсь «послезнанием», вроде бы, что-то ворую. Подожду несколько лет, напечатаю где-нибудь анонимно или же под вымышленной фамилией. А почему бы не под фамилией Маяковский? Точно, так и сделаю. Почему бы в нашей стране не быть двум поэтам с одинаковой фамилией? Россия — страна большая. Не только Смирновы да Ивановы в большом количестве, но и другие имеются. И если еще какие-нибудь стихи припомню, тоже опубликую. А литературоведы нехай гадают — как же так вышло? А главное, что если станут проводить стилистическую экспертизу, она подтвердит, что стихи принадлежат именно Владимиру Владимировичу, автору «Облака в штанах» и прочего, что написано до печального двадцать первого года. И про товарища Нетте "человека и парохода"... А может, здесь Нетте и не убьют? А стихотворение хорошее, наизусть помню. Тьфу ты, о чем подумал... Не скажу, о чем.

А если уговорить Артузова и МУР выдать смерть поэта за несчастный случай? Или за самоубийство? Как-то некрасиво получается, что его убили из ревности. И, добро бы, из-за приличной женщины, а то из-за Лили Брик.

Или я не прав? У каждого поэта — своя прекрасная дама. Кто знает, какой на самом деле была Лаура, которой Петрарка посвящал стихи? Правда, в большинстве своем, этих стихов никто не читал, но какая разница?