Читать книгу "ДНК миллиардера. Естественная история богатых - Ричард Коннифф"

Орианс даже утверждал, что знаменитый ландшафт английского загородного дома, эта квинтэссенция имения богача, есть подсознательное стремление воссоздать пейзаж африканской саванны. Более того, он представил любопытные свидетельства «саваннификации» ландшафта. Так, Орианс вместе с соавтором Джуди Хеерваген сравнили сделанные с натуры наброски с полотнами, завершенными затем в студии Джоном Констеблем. Они обнаружили, что живописец постоянно вносил в реальность элементы саванны: расчищал горизонт, делал более заметной воду, добавлял пасущихся крупных млекопитающих и удалял листву, чтобы обнажить ветви деревьев. Иначе говоря, он усиливал «жилищные сигналы», приятные примату. Таким образом, естественной эстетической реакцией на пейзажи Констебля будет довольное уханье.

Как и Констебль, ландшафтный дизайнер Хамфри Рептон (1752–1818) рисовал английскую сельскую местность «до» и «после». Но Рептон вкладывал оба рисунка вместе с пояснительным текстом в красный кожаный переплет и дарил эти «красные книги» богатым землевладельцам. Целью (которая часто достигалась) было убедить их нанять его, чтобы внести предложенные изменения в пейзаж земельных участков.

Рептон был последователем великих ландшафтных дизайнеров XVIII века – Уильяма Кента и Капабилити Брауна, – которые популяризовали «природный» стиль английских поместий. Это был отход от строгой геометрии классических парков в сторону идеализированной криволинейной первозданности. Когда Орианс и Хеерваген изучили восемнадцать пар рисунков «до» и «после», то обнаружили, что Рептон, подобно Констеблю, убирал некоторые деревья, чтобы открыть горизонт, увеличивал зеркало водоемов и добавлял пасущихся млекопитающих (не менее двухсот особей), хотя они, вероятно, не являлись частью его проекта. Рептон также облагородил изображения людей на территории имений, видимо, чтобы богатым людям не приходилось смотреть на всякий сброд. В одном случае крестьянин с мотыгой в руках уступил место художнику, рисующему новый живописный пейзаж.

Когда он дома

Люди со скромным достатком часто недоумевают, что заставляет богачей строить огромные дома, да еще в таком большом количестве. Они редко селятся в них, как вымышленный Куртом Воннегутом миллионер Уинстон Найлс Рамфорд, особняк которого не уступал в размерах великой пирамиде Хеопса. Но летавший в космосе «бывший хозяин, за исключением одного часа каждые пятьдесят девять дней, был не материальнее луча лунного света».

Хотя богачи редко к этому стремятся, их дома часто служат лишь перевалочными пунктами на пути, ведущем прочь из реального мира. Первичны здесь соображения удобства. В конце концов, возможность уйти от рутины обыденной жизни – это одна из причин, по которой люди хотят разбогатеть. Например, в отеле Bel-Air часто останавливается пара, все десять чемоданов которой упакованы и обклеены этикетками FedEx со всех сторон. Даже если бы обстоятельства заставили их лететь коммерческим рейсом, им не пришлось бы видеть, как таможенники роются в их белье, и сносить прочие унижения, коим люди подвергаются в аэропортах. Это дорого. Но если бы мы могли себе это позволить, то кто бы отказался?

«Возможность ускользнуть от мира людей очень заманчива, к этому быстро привыкаешь, – говорит Питер Уайт из Citibank. – Изолируясь от людей, вы стремитесь отдалиться от них все больше и больше. Когда я работал адвокатом, то дошло до того, что я не мог ездить вторым классом. Вы привыкаете к вещам, которые изменяют ваш образ жизни и резко сокращают взаимодействие с другими людьми, и вы становитесь миром в самом себе».

Уединение в больших охраняемых домах за закрытыми дверями, внутри привилегированного общества может быть вполне разумным. У Уайта было три клиента, в семьях которых кого-то похищали, а одного (в Латинской Америке) даже убили. Но если физическая опасность и маловероятна, богатые люди испытывают неловкость или дискомфорт при общении с теми, чье финансовое положение намного ниже их собственного. Иногда неприязнь к богачам прячется за вздернутыми бровями, а иногда ее и не скрывают. Одна горемычная дама вспоминала своего парня-«левака», у которого было довольно странное представление о пролетарской революции: «Когда он трахал меня, то чувствовал, что трахает весь правящий класс». Становясь богатым, человек привыкает к лести и послушанию внутри его собственного мира, отчего дерзость чужаков может быть невыносимой. В маленьком аэропорту, который постоянно обслуживает богачей, один пассажир был возмущен тем, что его рейс задержали из-за нелетной погоды. Выразив недовольство всеми возможными способами и приведя себя в исступление, он наконец завопил: «Да вы знаете, кто я?» Клерк взял микрофон, включил громкоговоритель и сказал: «Джентльмен у кассы не знает, кто он. Если кто-то может ему помочь, пожалуйста, подойдите».

В своей работе «Опыт унаследованного богатства» психолог Джоанн Бронфман цитирует одну состоятельную женщину:

«Теперь я понимаю, почему богачи отгораживаются от остального человечества, посещают закрытые клубы и селятся в модных местах… Я думаю, это происходит потому, что богатые люди ощущают культурные и другие опасности, исходящие от внешнего мира. Народ их недолюбливает, даже ненавидит. Дело не только в том, что богачи – снобы. Они чувствуют непонимание и дискриминацию со стороны остального мира».

Поэтому богатые путешествуют по не многим знакомым курортам, таким как Лифорд-Кей, Палм-Бич, Санкт-Мориц или Майорка. Им нравится чувство безопасности и владения ситуацией, возникающее в компании тех, кого они знают и кто знает их. Когда одна светская львица прилетает на собственном самолете из родного Техаса в другой свой дом, у трапа ее должны встречать горничная в униформе и шофер с машиной. Вероятность того, что на пути от одной до другой двери ее встретит человек, не ведающий, кто она такая, очень невелика.

Ее слуга говорит, что она никогда не улыбается, Должно быть, приберегает улыбку для фотографов.

У одного миллиардера, которому перевалило за пятьдесят, живет по любовнице в каждом из трех его домов. Друг дельца так говорит о его жене: «Думаю, ей наплевать. У нее своя программа – политическая, – а он способен ее осуществить».

Богатые хотят иметь дома на привычных путях миграции, причем как можно больше, чтобы комфортно чувствовать себя на своей территории.

Их дома становятся целым миром. Несколько лет назад я побывал в убежище одного ньюйоркца в Коннектикуте, где он проводит выходные. Я открыл невзрачную дверь холла, поднялся по длинной лестнице и оказался на Таймс-сквер конца 1920-х годов. Там был театральный киоск, весь в огнях, и касса с покрытыми 24-каратным золотом пилястрами, внутри которой сидела билетерша-манекен ручной работы. Я вошел в вестибюль через стеклянные двери, на которых были медные таблички со старомодным курсивным логотипом Paramount Pictures, когда-то висевшие на подлинном кинотеатре 20-х годов. За буфетом с автоматом для поп-корна и афишами к фильмам «Пожалуйста, не ешьте маргаритки» и «Король джунглей» находилось фойе с отделанным резным красным деревом камином и креслами, обтянутыми кожей.

Далее был еще один вестибюль и лишь затем сам кинозал – фантастическое помещение в духе изящного искусства: шестиметровый потолок с кессонами, пилястры с каннелюрами и стены, обитые гобеленами. Огни рампы освещали кисточки занавеса. Свет погас, занавес поднялся, и шоу началось. Я то и дело замечал, как мерцает луч проектора, отражаясь от золотой фольги на рампе. Под полом располагались четыре сабвуфера Bose, каждый три с лишним метра в длину. Качество звучания гарантировало, что во время просмотра «Аполлона-13» возникнет ощущение, будто держишься за стабилизатор ракеты при старте.