Читать книгу "Самодержавие и конституция - Кирилл Соловьев"

Последние дни

Земский и Городской союзы имели своим центром Москву. Она становилась все радикальнее, ожидая, что и столица последует за ней. Осенью 1916 года П. Н. Милюков описывал ситуацию так: «Я бы никогда не поверил, что Москва стала говорить таким языком… Можно думать, что настроение Москвы в этом отношении опережает настроение России в целом». На открытии земского съезда 9 октября 1916 года князь Львов фактически обратился к членам Думы: «Оставьте дальнейшие попытки наладить совместную работу с настоящей властью. Она обречена на неуспех. Она только удаляет нас от цели». В Союзе городов призывали депутатов «выполнить свой долг и не расходиться до тех пор, пока основная задача создания ответственного правительства не будет выполнена».

Львов требовал от Милюкова жесткой линии в отношении правительства. Председатель Земского союза говорил о невозможности сотрудничать с исполнительной властью по причине государственной измены многих ее представителей. Именно эти идеи легли в основу речи Милюкова 1 ноября 1916 года.

В тот день открывалась новая сессия Думы. Депутаты готовились к «парламентскому штурму», целью которого было формирование правительства «общественного доверия». В конце октября 1916 года Родзянко посетил Штюрмера, которому без обиняков заявил: «Имейте в виду: Дума не будет с вами работать». В это время в Прогрессивном блоке готовился текст его декларации. «Надо называть вещи собственными именами», – объяснял коллегам Милюков. Надо «идти на остановки и даже на белые полосы (в газетах. – К. С.)». Нужно было прямо заявить свою позицию. Это и была «парламентская борьба», к которой, по словам Милюкова, Дума «до сих пор никогда не прибегала». П. Н. Крупенский, исполняя привычные ему обязанности, в скором времени сообщил о готовившейся декларации Штюрмеру.

Главным событием открытия сессии стала речь Милюкова. Она запомнилась по рефрену, который оратор несколько раз повторил: «Что это, глупость или измена?» На следующий день в газетах не было стенограммы его выступления, вышли только белые листы. Речь переписывали вручную. За один экземпляр платили 25 рублей. Только за возможность прочитать сенсационную речь – 10 рублей. Милюков, опасаясь за свою безопасность, следующие три ночи провел в английском посольстве. Кадеты задумались об охране своего лидера. Депутат А. А. Эрн писал: «Организована охрана, ездит теперь всегда в автомобиле в сопровождении членов фракции, обладающих физической силой. Я все же настаиваю на том, что важнее оберегать вход и выходы тех мест, где Милюков появляется».

Министры не желали выслушивать критику со стороны депутатов и демонстративно отсутствовали в Таврическом дворце. Националист граф В. А. Бобринский задавался вопросом: «Неужели же у них хватит наглости, чтобы явиться сюда?» В. А. Маклаков ему отвечал: «Либо мы, либо они. Вместе наша жизнь невозможна».

И все же 4 ноября 1916 года руководители ведомств пришли в Думу. Там выступили военный и морской министры: Д. С. Шуваев и И. К. Григорович. Они говорили о своей готовности работать с депутатами, которые в благодарность провожали их громом аплодисментов. Шуваева окружили народные избранники (в том числе Милюков), пожимали ему руку. Они просили военного министра изгнать из правительства ненавистных чиновников (имелись в виду прежде всего Штюрмер и Протопопов). Он не спорил, а только отметил, что, будучи солдатом, не вмешивается в политику. «Вот именно, так как вы солдат, то выгоните их штыками», – настаивали депутаты.

«Парламентский штурм» все же принес результат. 8 ноября Николай II писал жене, что Штюрмер вызывает отторжение не только в Думе, но и в обществе. Его отставка неминуема. Новым главой правительства стал А. Ф. Трепов. Это случилось 10 ноября. В тот же день премьер посетил Родзянко. 19 ноября глава Совета министров должен был зачитать декларацию правительства. Трепов ее согласовал с председателем Думы. Однако во время его выступления левые скамьи шумели, пытаясь заглушить речь премьера. Ситуация могла выйти из-под контроля, и чтобы еще больше не настраивать против себя депутатов, Трепов запретил выступать в Думе Протопопову как министру внутренних дел (он еще не был утвержден в этой должности).

Последствия ноябрьского «штурма» разочаровали депутатов. Кому-то даже могло показаться, что приближается конец времен. «Мы накануне таких событий, которых еще не переживала мать Святая Русь, и нас ведут в такие дебри, из которых нет возврата… Необходимо принять быстро некоторые меры, чтобы спасти положение», – писал М. В. Родзянко князю А. Б. Куракину 26 декабря 1916 года. На следующий день В. А. Маклаков так охарактеризовал масштабы переживаемых бедствий: «У нас все время говорят о назревающей или, вернее, уже совершенно созревшей революции, но внешних признаков ее пока нет. Это может казаться загадочным, а правым оптимистам внушает даже уверенность, что никакой революции и не будет. Но бесспорно то, что сейчас в умах и душах русского народа происходит самая ужасная революция, какая когда-либо имела место в истории. Это не революция, это – катастрофа: рушится целое вековое миросозерцание, вера народа в царя, в правду его власти, в ее идею как Божественного установления. И эту катастрофическую революцию в самых сокровенных глубинах душ творят не какие-нибудь злонамеренные революционеры, а сама обезумевшая, влекомая каким-то роком власть. Десятилетия напряженнейшей революционной работы не могли бы сделать того, что сделали последние месяцы, последние недели роковых ошибок власти». Маклаков констатировал: правительство оказалось в одиночестве. Оно лишено каких-либо «точек опоры». У него нет поддержки. «Сейчас это уже не мощная историческая сила, а подточенный мышами, внутри высохший, пустой ствол дуба, который держится только силой инерции, до первого страшного толчка. В 1905 г. вопрос шел только об упразднении самодержавия, но престиж династии все еще стоял прочно и довольно высоко. Сейчас рухнуло именно это – престиж, идея, вековое народное миросозерцание, столько же государственное, сколько и религиозное».

Новое положение требовало новых решений. «Довольно терпения!.. Мы истощили свое терпение, – пересказывал позицию кадетских лидеров французский посол М. Палеолог. – Впрочем, если мы не перейдем скоро к действиям, массы перестанут нас слушать». Оставалось неясным, в чем должны заключаться «решительные действия». В конце декабря 1916 года Маклаков писал о единодушии России «в жгучей ненависти к правительству». Однако «в смысле способности к активной реализации этой ненависти, в смысле организации, достигнуто все еще слишком мало».

Многие чувствовали приближение «политического цунами». Начальник Петроградского охранного отделения К. И. Глобачев сообщал начальству 19 января 1917 года: «„Обыватель проснулся от десятилетнего сна“ и намерен „встать на ноги“. В самых умеренных по своим политическим симпатиям кругах приходится слышать такие оппозиционные речи, какие недавно не позволяли себе даже деятели определенной окраски. В центре всех этих речей одно – Государственная дума».

Родзянко же все чаще задумывался о будущем премьерстве. 4 января он сообщил сотрудникам думской канцелярии: «Один только я и могу сейчас спасти положение, а без власти этого сделать нельзя, надо идти [в премьеры]». В начале 1917 года Родзянко и его собеседники (например, великий князь Михаил Александрович или октябрист Н. В. Савич) часто задавались вопросом: ждет ли Россию революция? Однако отвечали на него преимущественно отрицательно. 7 января на квартире кадета Н. М. Кишкина его однопартиец Н. В. Некрасов предсказывал: «Сейчас революционного движения в России нет, единственным революционным деятелем в настоящий момент является само правительство. И успех его революционной пропаганды грандиозен… А гроза не за горами. Дай Бог, чтобы она не разразилась до заключения мира… Правительство загипнотизировано кажущимся затишьем и кажущейся покорностью масс. Тем страшнее будет его пробужденье». Некрасов полагал, что в час грозы, когда начнется всеобщий хаос, оппозиции придется взять на себя ответственность и сформировать собственное правительство. Особое место в нем должны занять лидеры Городского и Земского союзов, которые стали своеобразной школой политической работы. Аналогичный диагноз давал великий князь Александр Михайлович. 1 февраля 1917 года он писал царю: «Правительство есть сегодня тот орган, который подготовляет революцию, – народ ее не хочет, но правительство употребляет все возможные меры, чтобы сделать как можно больше недовольных, и вполне в этом успевает. Мы присутствуем при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу».