Читать книгу "Счастье по Аристотелю - Эдит Холл"

Аристотель замечает, что у всех народов боги «состоят под властью царя, потому что люди – отчасти еще и теперь, а отчасти и в древнейшие времена – управлялись царями и, так же как люди уподобляют внешний вид богов своему виду, так точно они распространили это представление и на образ жизни богов». Антропоморфность богов, считает он, обусловлена не чем иным, как ограниченностью человеческого воображения. Кроме того, Аристотель знал, что правители используют религию для укрепления своей власти над подданными: мифологические боги придуманы «для внушения толпе, для соблюдения законов и для выгоды». Аристотелевский бог, в отличие от мифологических, совершенно далек от людей – непреодолимая пропасть между ними исключает любые взаимоотношения, как дружеские, так и властные.

В трудах по физике и метафизике, а также местами в «Никомаховой этике» Аристотель предполагает, что сближению с «богом» способствует созерцание материальной вселенной. По крайней мере это более вероятный способ сблизиться, чем пребывая в убеждении, будто небожители а) подобны людям, но б) повелевают своими смертными «подданными», обладая сверхчеловеческой силой и властью (именно так понимало божественную сущность большинство современников Аристотеля). Сам же философ находил больше божественного в небесных телах, чем в людях. Иногда он называет солнце, звезды и планеты «движущимися по небу божественными телами», «видимыми божественными предметами» или «небесами и самыми божественными из видимых предметов». Отводя центральную роль в своей философской системе движению и изменениям, Аристотель считал, что Бог, сколь угодно далекий, должен быть одним из «перводвигателей», то есть первозданных источников движения, передающих этот импульс остальной Вселенной. Таким образом, Бог – двигатель, но сам он недвижим и неизменен, неподвластен воздействию не только человека, но и других сил или сущностей.

Выясняя, что представляет собой Бог и чем он занимается, Аристотель использует привычный метод исключения и приводит ироничный перечень действий, которые богам не свойственны. В отличие от людей, которые, совершенствуясь, стремятся поступать «правосудно», к Богу понятие этики попросту неприменимо. Он не вступает в деловые отношения, то есть ему негде проявить правосудность при «заключении сделок и возвращении вкладов». Ему не приходится демонстрировать мужество перед лицом неминуемой гибели. А хвалить Бога за умение противостоять дурным влечениям означает унизить его намеком, что такие влечения в принципе могут у него возникать. Нет у Бога и возможности побыть щедрым, поскольку на небесах нет денег и в них никто не нуждается. Аристотель доводит антропоморфность богов до абсурда, предполагая – и тем самым опровергая – наличие у них разменной монеты. Однако чем-то они заниматься должны, особенно учитывая, что в их распоряжении вечность. «Не спят же они, словно Эндимион?» – шутит Аристотель.

В результате этих рассуждений он приходит к выводу, что деятельность Бога должна соответствовать наивысшей из всех добродетелей, равно как и человек достигает наилучшего своего состояния, наиболее добродетельного, а значит, и самого счастливого, когда ведет энергичную мыслительную работу. Именно тогда, когда мы активно размышляем об устройстве мира, выдвигая свои гипотезы, – теоретизируем, живем созерцанием, – мы и сближаемся с Божественным. Аристотелю наверняка не раз намекали, чем может обернуться отождествление человеческой мыслительной деятельности с Божественной, судя по тому, как настойчиво он призывает «не следовать увещеваниям “человеку разуметь человеческое” и “смертному – смертное”». Человек, по крайней мере в течение того короткого времени, когда он предается размышлениям об интересующих его материях и тем самым достигает абсолютного счастья, получает возможность ненадолго приобщиться к тому, чем аристотелевский Бог занимается постоянно.

Наибольшей известностью из всего, что Аристотель когда-либо писал о Боге, пользуются строки из Книги двенадцатой (или «Лямбды», поскольку в рукописях эти трактаты нумеровались буквами греческого алфавита) «Метафизики». Текст ее крайне сложен, но основная мысль ясна. «Бог» – это актуализированная мысль, или мысль в действии, которой мы, люди, какое-то время можем наслаждаться. Она тождественна чистому счастью или удовольствию. Размышления о высоких материях, требующие от нас наибольшей отточенности ума, временно превращают нас в «богов» или позволяют прикоснуться к Божественному. В актуализированной мысли заключается наша жизнь, это и есть «бог». Но если сами мы существа преходящие и биологический наш срок ограничен, то «бог» – это жизнь наиболее добродетельная и вечная. «Мы говорим поэтому, что Бог есть вечное, наилучшее живое существо, так что ему присущи жизнь и непрерывное и вечное существование, и именно это есть Бог».

Этот постулат может показаться слишком мистическим по сравнению с прагматичными, полными житейской мудрости материалистическими аспектами философии Аристотеля, которые я разбираю в своей книге. И тем не менее на глубинном уровне концепция «бога» как вечной мысли или познания непостижимым образом предвосхищает идеи самых выдающихся умов нашего времени. В частности, завершающие строки популярнейшей «Краткой истории времени» (1998) звучат так, словно их диктовал Стивену Хокингу сам Аристотель: «Если мы действительно откроем полную теорию, то со временем ее основные принципы станут доступны пониманию каждого, а не только нескольким специалистам. И тогда все мы – философы, ученые и просто обычные люди – сможем принять участие в дискуссии о том, почему так произошло, что существуем мы и существует Вселенная. И если будет найден ответ на такой вопрос, это будет полным триумфом человеческого разума, ибо тогда нам станет понятен замысел Бога»[44].

Как же быть последователю Аристотеля, считающему, что человек приобщается к Божественному посредством упражнения мысли и познания Вселенной, когда приходится иметь дело с официальной религией? В отличие от Платона, Аристотель не касается набожности – по крайней мере в своих этических трудах. Поскольку свое этическое учение он строит на естественнонаучном, а не богословском фундаменте, это неудивительно. И все же в других своих трактатах он местами высказывается в одобрительном ключе по поводу вознесения хвалы богам, поскольку такие обряды обладают определенным положительным воздействием (не только социальным) и служат, среди прочего, разновидностью общественного досуга. Такая позиция ощутимо облегчает жизнь: даже не «веря» в Бога в общепринятом смысле, вы все равно можете бывать в церкви, мечети, синагоге, храме, когда вам или вашему кругу необходима поддержка и единение.

В «Политике» Аристотель исходит из того, что государство, обеспечивая согражданам наиболее благоприятствующую для процветания обстановку, должно заботиться и о культах богов. Он одобряет, в частности, «сообщества, [которые], видимо, возникают ради удовольствия, например тиасы [религиозные общества] и братства эранистов; их цель – жертвенные пиры и пребывание вместе». Он считает, что в правильно управляемом государстве у сограждан есть возможность собираться, чтобы «совершать торжественные жертвоприношения, оказывая почести богам и предоставляя самим себе отдых, сопровождаемый удовольствием. Как можно заметить, древние торжественные жертвоприношения и собрания бывали после сбора плодов, словно первины в честь богов; действительно, именно в эту пору имели больше всего досуга». Объединяя в одной рекомендации и неустанную пропаганду прогулок, и взгляды потомственного медика, и явное стремление найти что-то полезное в традиционных обрядах, Аристотель советует разумному законодателю предписать беременным «заботиться о своем теле – не предаваться безделью, не питаться скудной пищей», а для физической нагрузки «ходить ежедневно на поклонение божествам, в чьем ведении находятся роды».