Читать книгу "Последняя драма Шекспира - Наталья Александрова"

И тут она увидела в зеркале такое же злобное и коварное лицо, как будто дьявол со старинной карты ожил и неслышными шагами вошел в ее гримерку.

Лиза вздрогнула и на мгновение закрыла глаза, подсознательно надеясь, что лицо в зеркале исчезнет.

Однако когда она снова открыла глаза, оно никуда не исчезло. Правда, теперь она разглядела это лицо и узнала его.

За ее спиной стоял Валентин Радунский.

В глазах его горел тот самый темный огонь, а на губах играла злая и презрительная улыбка. Именно из-за этой улыбки Лиза в первый момент приняла Радунского за дьявола со старинной карты.

– Валентин Михайлович! – проговорила она неуверенным дрожащим голосом. – Вы меня напугали! Как вы попали в гримерку? Я ведь закрыла дверь…

– Обижаешь, Лизочек! – произнес он странным скрипучим голосом. – Что же я, старый театральный волк, не знаю про дверь, которая соединяет эту гримерку с костюмерной? Я ведь давно, очень давно работаю в этом театре…

– Ну да, конечно, как я могла об этом забыть… – Лиза делано засмеялась, но даже ей самой этот смех показался ненатуральным, неестественным.

– Валентин Михайлович, – проговорила она усталым голосом, – я ведь сказала вам, что устала. Оставьте меня, пожалуйста. Я хочу привести себя в порядок, переодеться, отдохнуть… И вроде бы мы недавно все выяснили. Я, конечно, прошу прощения за резкие слова, но…

– Нет, милая, теперь не тебе решать, – в голосе Радунского прозвучали какие-то странные, незнакомые нотки.

– Что такое вы говорите? – Лиза поморщилась. – Я прошу вас, оставьте меня!

– Ты просишь… это уже что-то, но время просьб прошло. Наступило время расплаты.

– Валентин Михайлович, что за мелодраматические интонации? Из какого это спектакля? Вам самому-то не смешно?

– Смешно?! – Радунский придвинулся к ней, лицо его исказилось гневом. – Нет, мне не смешно, и тебе скоро будет не до смеха! Я не из тех мужчин, которые позволяют смеяться над собой, не из тех, кем можно пренебрегать!

– Да пойдите вон! – Лиза повысила голос. – Мне это надоело! Я позову кого-нибудь…

– Не позовешь!

В ту же секунду в руке Радунского появился нож, точнее, длинный старинный кинжал с крестовидной рукояткой и узким лезвием. Кончик этого кинжала мужчина поднес к горлу Лизы.

В зеркале это выглядело как кадр из фильма ужасов. Только все было по-настоящему.

– Если только ты крикнешь, я перережу тебе горло. И никто не успеет прийти тебе на помощь. Во-первых, в театре уже никого нет – никого, кроме нас с тобой. А во-вторых, ты сама заперла дверь гримерки изнутри, а пока кто-нибудь вспомнит о проходе через костюмерную, меня здесь уже не будет. Да и тебя тоже не будет, будет только твой труп. Еще одно загадочное убийство, которое так и не будет расследовано… – Слова выходили из горла Радунского с шипением, как будто им было трудно выбраться наружу.

– Так это вы… – внезапно догадалась Лиза. – Это вы убили Александру.

– Кого? – переспросил Радунский.

– Ту несчастную женщину, которая заменила Коготкову в роли Дездемоны!

– Не устаю поражаться на женщин! – усмехнулся Радунский. – У тебя кинжал возле горла, тебе осталось жить несколько минут, а тебя все еще волнуют какие-то посторонние вопросы! Вот что значит неуемное женское любопытство! Ну да, почему бы не удовлетворить его напоследок? Да, это я ее убил.

– Но зачем?

– Разумеется, я не знал, что Анна нашла себе замену. Я думал, что это была она.

– А чем вам не угодила Анна?

– Анна?! – Глаза Радунского вспыхнули. – Анна посмела пренебречь мной! Она посмела отвергнуть меня! Меня – Валентина Радунского! Такие вещи непростительны!

– Да когда же она успела? – изумилась Лиза. – Нет, не говорите, я сама догадаюсь. Вы приставали к ней в антракте, коньяком в буфете поили и тут же потребовали от нее благосклонности. За пятьдесят граммов коньяка! Когда она и так была в ужасном положении! Немудрено, что она вышла из себя!

– Она оскорбила меня! Она переступила через меня, как будто я мусор под ногами! Как та, прежняя…

– Как ваша жена? – внезапно догадалась Лиза, вспомнив давнюю историю, рассказанную Ленкой. Теперь все предстало перед ней в новом свете.

– Что? – Радунский удивленно взглянул на нее, как будто на мгновение забыл о ее существовании. – Да, как моя жена… как эта жалкая, отвратительная женщина.

– Так вы и ее убили? – проговорила Лиза, в ужасе глядя на Радунского. – Убили, обставив это как самоубийство?

Лизе было так противно находиться рядом с Радунским, что она совершенно забыла о своей участи. Он прижимал нож к ее шее, он стоял рядом, от него ужасно противно пахло потом и еще чем-то, но ей было уже все равно.

– Убил, – Радунский криво усмехнулся. – Эти смертные такие дураки… их ничего не стоит обвести вокруг пальца!

«Сон в летнюю ночь!» – Лиза узнала пьесу Шекспира, источник цитаты, которую использовал Радунский, и эта цитата внезапно открыла ей глаза.

– Так вы считаете себя выше простых смертных? Вы считаете себя сверхчеловеком?

– Считаю? Но так оно и есть! – На лице Радунского проступило наивное удивление, как будто Лиза задала ему нелепый, бестактный и бессмысленный вопрос.

– Значит, каждая женщина должна падать в ваши объятия, а если она не спешит это делать, ее следует убить?

– Не каждая, – поправил ее Радунский, – не каждая, а только достойная моего внимания. Талантливая, яркая, одаренная…

Вторую часть вопроса он оставил без внимания.

– Это, конечно, лестно, но не кажется ли вам…

Договорить Лиза не успела.

– И вообще хватит разговоров! – прервал ее Радунский. – Я удовлетворил твое любопытство, и хватит с тебя! Пора поставить финальную точку в этой драме!

«Господи, как он высокопарно выражается! – подумала Лиза. – Человек смертельно заражен театральностью».

И тут же она удивилась, что в ее голову в такой драматический момент приходят совсем неподходящие мысли.

А Радунский величественным жестом поднял руку с кинжалом, занес ее…

Лиза в зеркале перехватила его взгляд и поняла, что он любуется собой в зеркале, любуется своей эффектной позой, любуется искусно выстроенной мизансценой. Больной человек… больной, но смертельно опасный!

Неужели ее жизнь оборвется от руки этого самовлюбленного маньяка? Неужели ей осталось прожить долю секунды? Неужели у нее больше не будет блестящих ролей, цветов, аплодисментов? Неужели ей больше не суждено дышать волнующим воздухом театра? Да что там – вообще не суждено дышать?

Лизе снова послышался тихий, едва различимый скрип в глубине комнаты.

У нее появилась надежда – не надежда даже, а жалкий, робкий ее лучик.