Читать книгу "Вирджиния Вулф: "моменты бытия" - Александр Ливергант"

«Мы занимаемся русским, – писала она Котельянскому. – Виды глагола очень любопытны – правда, это вовсе не значит, что я в них разбираюсь».

Писала, что русский требует немалых умственных усилий, даже более серьезных, чем литературный труд, не говоря уж о ведении дневника[139]. Читала, хоть и с трудом, письма Толстого к В.В.Арсеньевой. И даже кое-что вместе с Котом переводила – в частности, книгу А.Б.Гольденвейзера «Вблизи Толстого». Как они сотрудничали на ниве художественного перевода, вспоминает в некрологе Котельянскому в 1955 году Леонард, который, как уже упоминалось, тоже переводил русских писателей «в паре» с Ко́том:

«Котельянский готовил подстрочник, оставлял двойной пробел между строчками, после чего они вдвоем [с Вирджинией] садились и проходили весь текст, предложение за предложением. А затем, на основе уточненного подстрочника, делался перевод»[140].

Надо сказать, что подобной переводческой практики Котельянский придерживался в принципе: «Господина из Сан-Франциско» Бунина, «Записные книжки» Чехова, очерк Горького «Лев Толстой» он переводил «на пару» с английским писателем, в основном с Лоуренсом, который, как и Вирджиния, изучал под руководством Котельянского русский язык. Выступал Котельянский, таким образом, в роли посредника между литературами: делал подстрочник, а Лоуренс, или Кэтрин Мэнсфилд, или Леонард его редактировали, нередко переписывали(«на читабельный английский» – замечал Лоуренс в одном из писем), и перевод выходил под двумя фамилиями – Котельянского и носителя языка.

И однако же, несмотря на огрехи перевода, всю жизнь, с тех пор как в двадцатилетнем возрасте она открыла для себя «Войну и мир», а в тридцатилетнем – «Преступление и наказание» (роман Достоевского читала во время свадебного путешествия), Вирджиния пытливо, с неослабевающим интересом всматривалась «через мутное стекло перевода» в «напоминающих жертв землетрясения» русских писателей, чтение которых было для нее, по ее собственным словам, «настоящим праздником ума и сердца».

«Помню, как неделями парила на воздусях, – куда там Чосеру», – вспоминала она свое первое впечатление от «Войны и мира»[141].

В «Хогарт-пресс» издавали много русских. В двадцатые годы в сотрудничестве с тем же Котельянским Вирджиния выпустила в английских переводах «Воспоминания Горького» (1920), «Записные книжки» Чехова (1920), «Господина из Сан-Франциско» Бунина (1922), «Исповедь Ставрогина» (пропущенную главу из «Бесов», 1923), «Письма Толстого к Арсеньевой» (1923), уже упоминавшиеся «Беседы с Толстым» А.Б.Гольденвейзера.

Помимо Котельянского, участвовал в подготовке русской коллекции «Хогарт-пресс» и известный литературовед Дмитрий Петрович Святополк-Мирский, которому Леонард заказал предисловие к переводу «Жития протопопа Аввакума» и который, кстати сказать, не раз выступал с критикой прозы Вулф. В 1932 году, когда Мирский решает вернуться в Советскую Россию, откуда он бежал после революции, Вирджиния Вулф в своем дневнике прозревает его незавидную судьбу:

«У него желтые, неровные зубы, лоб весь в морщинах; отчаяние, страдания отразились на лице. Мирский… прожил в Англии, мотаясь по меблирашкам, целых двенадцать лет, и вот он возвращается в Россию “навсегда”. Я вдруг подумала, заметив, как вспыхнул и затуманился его взор: а ведь скоро тебе пустят пулю в лоб. Один из результатов войны: человек загнан в угол, откуда нет выхода»[142].

Аллюзии на произведения русских писателей, упоминания классических героев русской литературы встречаются в романах Вирджинии Вулф повсеместно. О «сближениях» с Толстым в «Миссис Дэллоуэй» уже говорилось. Сближений с Чеховым – еще больше. В связи с рассуждением в «Комнате Джейкоба» о том, что «нас старят и убивают не стихийные бедствия, не преступления, не смерть или болезнь, а… смешок, косой взгляд, брошенный с подножки омнибуса», как не вспомнить чеховское: «…люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни». Теренс Хьюит («По морю прочь») – «круглолицый, розовощекий, гладко выбритый» – заставляет вспомнить не только Пиквика, но и Пьера Безухова. В романе «День и ночь» Уильям Родни и сестра главной героини Кассандра с жаром рассуждают о русской литературе:

«– Как, вы не читали “Идиота”? – воскликнула она.

– Зато я читал “Войну и мир”, – с вызовом бросил Уильям.

– Подумаешь, “Война и мир”! – презрительно хмыкнула Кассандра.

– Признаться, я не понимаю русских.

– Я тоже не понимаю, – заявил дядюшка Обри. – Боюсь, они сами себя не понимают».

И не только аллюзии, ассоциации, но и приемы: например, «взрывные», «без подготовки», начала и концы произведений, без длинных зачинов и эпилогов, в которых «всё встает на свои места». Уроки Пушкина и Чехова учтены писательницей и в рассказах, и в романах: «Комната Джейкоба», «Миссис Дэллоуэй», «На маяк», «Волны» начинаются с полуслова.

В общей сложности Вирджиния Вулф написала о русских писателях семнадцать эссе, в сборники «Обыкновенный читатель» не вошедшие. Слово «русский» фигурирует в названиях многих ее критических работ: «Русская точка зрения», «Русский взгляд», «Русский фон». Чаще всего Вулф обращалась к Достоевскому и Чехову[143], много писала и о Тургеневе, о Толстом. И о представителях модного в Европе десятых-двадцатых годов Серебряного века – таких, как Валерий Брюсов, например. И о писателях «второго ряда», как, скажем, Аксаков. И даже «третьего», как Елена Милицына.

В рассуждениях о русских писателях так же, как и о писателях английских, Вирджиния Вулф демонстрирует искусство компактного, меткого и глубокомысленного суждения. Мимолетного – и вместе с тем точного, взвешенного; одна из статей о Тургеневе так и называется: «Мимолетный взгляд на Тургенева». Ее «мимолетные» высказывания о Тургеневе, Достоевском, Чехове – пример, как и в прозе, острой, цепкой наблюдательности; Вулф-критик владеет редким искусством нащупать в предмете исследования главное.

«Своеобразие Тургенева как раз и состоит в этой двойственности: на тесном пространстве кратких глав он одновременно производит два противоположных действия. Зоркий его глаз замечает всё до мельчайших подробностей… Теперь очередь за толкователем, который показывает, что даже пара перчаток имеет значение для характеристики или идеи… Краткие тургеневские главы полны контрастов. В пределах одной страницы мы встречаем иронию и страсть; поэзию и банальность; протекающий кран и трели соловья».