Читать книгу "В объятиях герцога - Керриган Берн"

Примите мои глубочайшие извинения,

сэр Карлтон Морли».

В сердцах выругавшись, Коул смял письмо и швырнул его в огонь, горевший в камине. В тюрьме он понял, что надежда может превратиться в жестокую пытку, и сейчас снова убеждался в правоте этой мысли. Получив подобные новости от Морли, он не знал, радоваться ему или скорбеть, и это само по себе уже было пыткой. Подойдя к окну кабинета, Коул выглянул в соседний сад и убедился, что графини там нет. На небе ярко светило солнце, даря земле свое тепло. Но почему графиня не выходила в сад рисовать? Эта мысль не давала герцогу покоя, пока он надевал сюртук и шляпу, собираясь ехать верхом в Гайд-парк. Коул хотел разыскать Давину и расспросить ее о Джинни.

Но это было не так-то просто сделать. Приехав в Гайд-парк и побеседовав со знакомыми, Коул вскоре выяснил, что у Давины был богатый покровитель, имени которого никто не знал. Тем не менее Коул поклялся, что доберется до Давины, чего бы ему это ни стоило. Повернув в сторону Роттен-роу, он выехал на дорогу для скачек в восточной части Гайд-парка и погнал лошадь галопом. Коул скакал до тех пор, пока лошадь, да и он сам не выбились из сил. Он испытывал ярость от беспомощности и невозможности узнать, что случилось с Джинни.

Коул твердо решил во что бы то ни стало найти Давину, пусть даже для этого ему понадобится перевернуть кверху дном весь Лондон.

Солнце скрылось за тучи, и хмурая погода только усугубляла мрачное настроение Коула, хотя бешеная скачка несколько успокоила его.

В Гайд-парке, как всегда в светский сезон, было много народу. Знать съезжалась сюда, чтобы показать себя во всей красе и посмотреть на других. Игнорируя оклики знакомых аристократов, среди которых было много мамаш, тщетно пытавшихся пристроить своих дочерей, Коул направил коня к входу в парк Мейфэр. Может быть, ему следовало заехать в Министерство внутренних дел, чтобы навести там справки о Давине? Насколько он знал, она была испанкой, и в министерстве могло храниться досье на нее.

Внезапно Коул краем глаза заметил лиловую юбку и вернулся к действительности. Он моментально повернул голову. Только одна женщина, которую он знал, носила одежду столь ярких цветов. И действительно, Коул увидел сидевшую на длинной каменной скамье графиню Анструтер. Она держала в руке кисть, но не наносила мазки на холст. Имоджен замерла, глядя куда-то вдаль.

Ветерок развевал лиловые атласные ленты ее шляпки и выбившиеся из замысловатой прически золотистые прядки. Сама же она оставалась неподвижной, с каким-то странным выражением лица разглядывая статую Ахиллеса.

Коул заколебался, не зная, что делать: продолжать свой путь или спешиться. Тряхнув головой, он спрыгнул на ковер из мягкой травы, бросил поводья дежурившему рядом конюху, дав ему несколько монет за услуги, и широким шагом направился к графине.

Приблизившись к ней, Коул заметил складку между ее бровями и круги под глазами, которых раньше не было. Он понимал, что неправильно поступает, подходя к графине в общественном месте. Это могло вызвать кривотолки.

Впрочем, Имоджен была не одна. Неподалеку от нее расположился Чивер. Он полулежал в шезлонге с газетой в руках.

Имоджен показалась Коулу очень усталой и немного грустной. Он, конечно, был не тем человеком, которому она обрадовалась бы, но все же Коул мог бы попытаться разогнать ее печаль.

Имоджен взглянула на него в тот момент, когда тень Коула легла на стоявший на мольберте холст. Вопреки его ожиданиям в глазах Имоджен промелькнуло выражение искренней радости, и это озадачило Коула.

– Коул… – промолвила Имоджен, и его сердце бешено забилось в груди.

Герцог отвесил полупоклон.

– Какой приятный сюрприз, – продолжала Имоджен, подбирая юбки, чтобы освободить для него место на скамье.

– Вы полагаете? – промолвил Коул, изумляясь сиянию ее глаз.

Имоджен искренне радовалась встрече с ним. Морщинка между ее бровями разгладилась, а тени под глазами стали менее заметными. Коула изумило это преображение.

– Вы прекрасно выглядите, – заметила графиня и, не давая Коулу вставить слово, обратилась к Чиверу. – Принесите нам, пожалуйста, лимонад из киоска у входа в парк. Его светлости жарко.

Аккуратно сложив газету, Чивер неторопливо встал и чинно поклонился.

– Слушаюсь, миледи, – сказал он и зашагал к входу в парк быстрой пружинящей походкой, которая не вязалась с его почтенным возрастом.

– Садитесь, – пригласила Имоджен. – Здесь тень.

– Вообще-то я еду по делам… – пробормотал Коул, но все же сел на теплое каменное сиденье скамьи рядом с графиней.

Он не понимал, почему его так сильно тянуло к этой женщине. Что его привлекало в ней? Он казался себе корабельщиком, попавшим в шторм, а графиня была сиреной, заманивающей его на погибельные скалы. В ее присутствии его тело выходило из-под контроля и отказывалось ему повиноваться.

– Знаете, меня всегда удивляло, что, хотя мы мало знакомы, вы относитесь ко мне так, словно давно меня знаете, – заметил Коул.

– А мне кажется, что я ничего не знаю о вас, – возразила Имоджен.

Коул вдруг подумал, что, возможно, ему почудился радостный блеск в глазах графини. Это был обман зрения, игра света и тени.

– Я – открытая книга, – заявил он с наигранной серьезностью.

– И ничего более, – засмеялась Имоджен.

Коул фыркнул, изобразив возмущение.

– Задайте мне любой вопрос и убедитесь в моей абсолютной искренности!

Имоджен сделала вид, что глубоко задумалась.

– Если говорить о книгах, то… – наконец произнесла она. – Кто ваш любимый автор?

– Шекспир, разумеется.

Имоджен с сомнением посмотрела на него.

– Какую из его пьес вы особенно любите?

Теперь настала очередь Коула изображать на лице глубокую задумчивость.

– Ту, в которой погибает чей-то родитель, а потом кто-то сходит с ума, – с озорной ухмылкой ответил Коул.

– Такое происходит почти в каждой пьесе Шекспира, – заявила Имоджен. Ее глаза искрились весельем. – Простите за прямоту, но я сомневаюсь, что вы вообще читали Шекспира или видели постановки его пьес.

Покопавшись в памяти, Коул начал декламировать сонет Шекспира, который выучил еще в детстве:

Не допускаю я преград слияньюДвух верных душ! Любовь не есть любовь,Когда она при каждом колебаньеТо исчезает, то приходит вновь…

Он замолк, вдруг пораженный открывшимся ему глубоким смыслом этих строк.

Любви живой нет смертного конца…А если есть, тогда я не поэт…

– И в мире ни любви, ни счастья – нет![1] – закончила за него Имоджен. Кисточка, которую она держала в руке, чуть подрагивала.