Читать книгу "Первая императрица России - Михаил Кожемякин"

– Что вы такое говорите, царица-матушка! – Евдокия в ужасе отпрянула от Натальи. – Разве ж я того хотела?

– Хотела ты того аль нет… – со вздохом сказала Наталья. – Но только так оно и вышло. Как только вы сына родили, ума не приложу!

– Так и родили, царица-матушка! Заходил он ко мне после… Я на постель легла и глаза закрыла, лежу тихо-тихо, жду… Он вздохнул – и ко мне лег! Так все и сложилось…

– Ну и славно, что сложилось! – улыбнулась Наталья. – Стало быть, нравилась ты ему?

– Не нравилась, царица-матушка… Он только ради долга мужнего со мной был… Наследника от меня хотел… А нынче наследник у него есть – стало быть, и я не нужна боле!

– А ты, Дуня, брови насурьми, кудри завей, в платье немецкое оденься да улыбнись ласково – вот и понравишься Петруше! – посоветовала Наталья.

– В платье немецкое? Да что ж вы такое говорите, царица-матушка! – охнула Дуня. – Чтобы я, царица, ровно еретичка с Кукуя, по царским палатам расхаживала?

– В платье немецком дурного нет… – попыталась успокоить ее Наталья. – У боярина Матвеева жена, Евдокия Григорьевна Гаментова, тезка твоя, из шотландских земель была родом, так она европейское платье в хоромах носила… И мне примерять давала! Красивое платье, так огнем и горит… А кружево-то какое, диво дивное! Краше, чем у нас девки плетут! Из голландской земли Брабанта… На стенах у Матвеевых картины и зеркала висели, в шкапах – фарфор из стран восточных… И еще часы были аглицкие, на полу в горнице стояли, так они музыку дивную играли!

Евдокия от ужаса так и занемела. Что ж это такое деется, прости Господи! Православная царица невестке такие страсти рассказывает! Видно, правду про царицу Наталью стрельцы говорили – что она сама еретичка с боярином Матвеевым своим да с женою его, лютеранкою! Ах, зачем батюшка с матушкой ее за сына еретички сговорили! Хоть Петр Алексеевич и московский царь-государь, а держит себя, как поганый немец с Кукуя.

А тем временем царица Наталья продолжала свои советы.

– Книжки почитай мудрые… Петруша науки любит. Науки, говорит, прежде всех забав!

– Нет на свете книги мудрее Святого Писания, – ответила на то Дуня. – Я его и читаю денно и нощно!

– Святое Писание читать всем подобает, а царям – прилежнее прочих! – согласилась свекровь. – Только и иные книги на свете есть… Ты из гиштории почитай, Петруша сие любит!

– Из какой гиштории, из русской?

– Можно из русской, а можно и про страны заморские… – разъяснила Наталья.

– Я на Святой Руси живу, зачем мне про чужие страны читать? – возмутилась Евдокия.

Тут Наталья Кирилловна совсем, видно, от невестки устала. Сказала тихо так и грустно:

– Ну когда ж ты поумнеешь, Дуня? Когда поймешь, что и другие страны Богу угодны, не только Русь Святая?

Евдокия на это головой покачала недовольно. Может, другие страны Богу и угодны, но только одна Русь – свята! Стало быть, только язык российский знать и должно. А остальное все – тлен и томление духа. Спросила она у царицы Натальи:

– А может, мне Петру Алексеевичу птиц райских на подушке вышить? Он, надежа-государь, возрадуется да ко мне душой повернется…

– Вышей, Дуня, вышей… – согласилась Наталья Кирилловна. – Только лучше не птиц райских, а корабли, что по морям плавают… Петруша корабли любит!

– Я кораблей сроду не видела… – ответила Дуня. – Как мне их вышить?

– А я тебе книжку дам, ты с нее и срисуй! – предложила свекровь.

Дуня с тоски согласилась корабли вышивать. Старалась, все пальцы себе иголкой исколола. Кривобокие да нескладные корабли у нее получились. Птицы бы лучше вышли. Но все равно Петру Алексеевичу их показала.

Он лицом просветлел, улыбнулся ей даже. Сказал: «Молодец, Дуня! Старалась для меня, вижу! Пальцы небось болят?»

Она застыдилась, хоть и мужняя жена, но пальчики исколотые мужу показала. Улыбнулся Петруша, ласково так, и пальцы ей поцеловал… Щекотно! Усы у него большие, жесткие, как у Кота-Котобрыса… А бороду не носит – дивно! Подбородок гладкий, как у немца с Кукуя или у мальца какого…

– Корабли у тебя, Дуня, правда, кривые вышли… Такой корабль в море сразу утопнет… Неладно он скроен… Но все равно спасибо, что для меня старалась! Может, и в море со мной пойдешь? – весело спросил царь.

– Да где ж мы, надежа-государь, море на Руси сыщем? Не было у нас сроду морей, кроме Белого. Али к поморам поедем? – удивилась Евдокия.

– А я тебя, Дуня, в Переславль-Залесский возьму! – с неожиданной щедростью предложил Петр. – Там озеро есть – широкое, словно море! Корабли мы там ныне строим!

– А ежели утопнем, надежа-государь? Боязно мне, родимый!

– Не утопнем, Дуня, не боись! – рассмеялся царь. – Ладный бот мне там мастера немецкие да поморские сделали. На нем и прокатимся с друзьями моими верными. С Алексашкой Меншиковым да с Францем Лефортом! И тебя возьмем!

Тут Евдокия даже обиделась. Ей, царице русской, дочери боярской, с литвином, что еще недавно, говорят, на Москве пирогами торговал, да с хранцузом, латином богомерзким, в одной ладье по озеру кататься! Как только Петр Алексеевич такое удумал! Боярских сынов ему, что ль, мало! Братьев Дуниных с собой не взял – одного в школу морскую, в страны дальние отослал, другого опалой пугает. А литвин Меншиков да француз Лефорт у него в чести! Так царю и ответила – что негоже ей, царице русской, с латинами да литвинами в одной ладье сидеть.

Осерчал царь, брови сдвинул сурово, ответил:

– Они мне не латин с литвином, а слуги верные, друзья честные! И не тебе, дуре, их порочить! А царица ты, Евдокия Федоровна, – пока я того желаю! Захочу, так живо царский венец снимешь – и монашеский убор наденешь!

Евдокия не испугалась, сказала царю так:

– Мы с тобой, надежа-государь, перед Богом венчаны. И сын у нас есть, а у царства твоего – наследник! А стало быть, царицей московской я до смертного часа буду! И не в твоей власти сие изменить, а в Божьей!

Тут Петр подушку ее, кораблями расшитую, об пол – шварк! Дверью хлопнул да вышел! А она – снова на постель, рыдать…

Так у них и пошло день за днем – Петр Алексеевич гневается, Евдокия – плачет. И царица Наталья Кирилловна не помогла. Не получилось у нее это, видно. Свекровь хоть и воспитывалась у еретика Матвеева, а все ж таки была нрава доброго. Она Дуню жалела, заступалась за нее перед сыном, только он мать не слушал. Подолгу из дома уезжал. Оставлял Дуню одну – то в Кремле, то в селе Преображенском. Только свет Алешенька, сынок милый, был Евдокии утешеньем. Брала она мальчика на руки и горько-горько плакала… Так слезами его и обливала, младенчика. А как подрос Алешенька, так и вовсе мать веселой не видел. От слез материнских тяжело ему становилось. И винил он в горе ее отца.

А горе Дунино началось с первого же дня, точнее – ночи, ее разнесчастного брака с Петром Алексеевичем. Сначала, еще перед венчанием, ей имя переменили. Отец, стрелецкий полковник Илларион Авраамович Лопухин, звал дочь Прасковьей. Под этим именем ее окрестили, так и величали до самого замужества. А как сосватали ее царю Петру, так велели называться Евдокией. Мол, одна Прасковья у нас в царском роду уже есть – жена соправителя Петра, Ивана Алексеевича. А второй быть не должно – путать начнут! Отчество тоже переменить велели – Федоровной назвали, в честь иконы Федоровской Божией Матери, святыни дома Романовых. Так и вся жизнь у Прасковьи-Евдокии пошла вкривь и вкось, наоборот, не таким путем, как у других боярышень. Муж не только знать ее не хотел, но и променял на лютеранку богопротивную, Аньку Монс.