Читать книгу "Побег аристократа. Постоялец - Жорж Сименон"

Валеско ходил у него над головой, топал, потом запер дверь на ключ и лег.

7

Часы остановились, но было, наверное, начало десятого, поскольку Эли, одеваясь, видел, как соседки суетились вокруг груженной овощами ручной тележки, которая только что остановилась перед домом. Было очень холодно, судя по тому, как они переминались с ноги на ногу, а у одной из них, тощей блондинки, покраснел нос. Они принялись рыться в корзинах, а торговец поднес к губам трубу, которая издала пронзительный звук. Тут и мадам Барон не замедлила выйти из дому и рысцой устремиться к тележке с кошельком в руке.

— Войдите, — сказал Эли, так как в дверь постучались.

Он думал, пришла Антуанетта, чтобы заново развести огонь. Но на пороге возник Валеско в пальто и шляпе, с пачкой книг под мышкой.

— У вас тут хорошо! — воскликнул он. — Как вы себя чувствуете?

Эли не сразу понял, в чем смысл его визита, обрадовался, но румын, поглядев в окно на мадам Барон, покупавшую цветную капусту, легким тоном продолжал:

— Вынужден просить вас о маленькой любезности. Наша хозяйка с некоторых пор склоняется к мысли, что мой денежный перевод слишком запаздывает. Не могу же я ей признаться, что он пришел десять дней назад и весь потрачен! Не одолжите ли мне триста франков до будущей недели? По дружбе, как студент студенту… Надо же! У вас точно такая же бритва, как у меня… Она милейшая женщина, но касательно денежных вопросов у нее свои понятия, хотя это совсем не значит, что она корыстнее прочих…

Ни слова не говоря, Эли порылся в чемодане, достал со дна бумажник. У него осталось что-то около девятисот франков сдачи с тысячного билета, который разменял парикмахер. Он протянул Валеско три сотенные бумажки, которые тот небрежным жестом засунул в карман.

— Я ваш должник!

Мгновение спустя голова его новоявленного должника уже промелькнула мимо окна на уровне подоконника, совсем близко, между тем как на заднем плане картины соседки продолжали щупать овощи.

Эли не мог в точности определить характер ощущения, которое у него вызвал этот эпизод. На грудь будто навалилась тяжесть, и он чувствовал, что это на весь день. Он все смотрел на раскрытый бумажник. Пересчитал стофранковые купюры — всего пять. Еще в карманах завалялось несколько монет.

Возможно, в целом наберется франков пятьсот сорок?

В целом, да! И это надо понимать буквально, так как больше у него ничего нет! Французские тысячные билеты отныне обесценены и сожжены! И тот, который он вручил хозяйке за пансион, тоже цены не имеет! Антуанетте это известно! А мадам Барон, может статься, вскоре убедится в этом!

А ведь месячный пансион стоит восемьсот франков!

Он еще не успел подумать об этом и теперь пришел в полную растерянность. Только представить, что будет, если ему вдруг придется убраться отсюда…

Нет! Он никуда не уйдет! В доме он в безопасности скорее, чем где бы то ни было еще! Никому не взбредет в голову искать его здесь.

Но как быть, когда мадам Барон потребует у него денег? Она заботилась о нем лучше, чем о других, думая, что он больше платит. У него был полный набор блюд, свой прибор на конце стола, по вечерам ему одному полагались мясо и овощи, и огонь, весь день горевший в комнате, тоже являлся привилегией его одного.

Она между тем вернулась с покупками. Тележка торговца овощами отъехала немного подальше и остановилась там. Мимо прошел пустой трамвай. При мысли, что у него могут отнять дом, Эли терял голову. Ему было жаль трех сотен, одолженных Валеско. Но мог ли он ему отказать? Разве он не должен поддерживать добрые отношения со всеми?

— Мсье Эли!

Мадам Барон звала его. Когда он вошел на кухню, она была занята варкой яиц.

— Мне нужно вас обслужить, а уж потом убираться в комнатах. Как вы себя чувствуете сегодня с утра?

В отсутствие господина Барона плетеное кресло поступало в распоряжение Эли. Когда в него садились, оно издавало совсем особенный скрип. Кухня пахла свиным салом и яйцами. Стол был пуст, не считая прибора, поставленного для Нажеара.

— Вам ничего больше не нужно? Тогда я побежала наверх, спешу, к вечеру хотелось бы разделаться с глажкой.

Несколько секунд спустя наверху послышался голос Моисея, Эли разбирал или угадывал обрывки фраз:

— Поработать на кухне… была одна идея… пальто… подхватишь хорошую пневмонию…

Моисей не замедлил спуститься, держа в руках пачку тетрадок. Он разложил их на противоположном конце стола и, проворчав «добрый день», начал писать карандашом. Пальцы у него были толстые, неловкие. Он слишком сильно нажимал карандашом на бумагу, от этого стол непрестанно подрагивал.

Эли, которому есть не хотелось, что-то бессознательно жевал и все не мог отделаться от мысли о трех сотнях франков. До того дошел, что позавидовал Моисею, который хоть и получал совсем мало, но у него всегда хватало денег, чтобы заплатить за свое место в доме.

А бедолага из Польши все строчил, головы не поднимая. Его большая рука бежала по бумаге, спина ссутулилась, щеки порозовели от печного жара и кухонного покоя… Он выглядел абсолютно счастливым!

Эли встал, взял кофейник, налил себе вторую чашку кофе. Потом закурил сигарету и постоял, глядя прямо перед собой и чувствуя, что достиг некоего равновесия, но оно неустойчиво.

— Вы давно обосновались в этом доме? — внезапно спросил он на идише.

Чем это не способ сблизиться, дать Моисею понять, что между ними существует особая связь?

— Год назад, — откликнулся Моисей по-французски, не переставая писать.

— Вы не говорите на идише?

— Я и на французском говорю, а здесь живу затем, чтобы в нем совершенствоваться.

Его взгляд, обращенный к Эли, выражал скуку, он словно бы досадовал, что его обеспокоили, попусту мешают работать. Нажеар встал, побрел к себе, долго смотрел в окно на черно-белый пейзаж: дома и вправду совсем почернели от угольной пыли, а мостовая побелела от инея.

На втором этаже кто-то ходил, должно быть Антуанетта, ведь мадам Барон ушла в мансарды.

Когда Эли вернулся на кухню и взял пылившийся на буфете старый номер «Занимательных историй», спина Моисея даже не дрогнула.

— Вы не курите?

— Никогда.

— Из соображений вкуса или экономии?

Вопрос остался без ответа, и Эли стал переворачивать страницы журнала, рассматривая иллюстрации. В этом доме, где на плите неизменно стоял огромный кофейник, он привык пить кофе во всякое время. Снова налил себе, спросил соседа:

— И вам чашечку?

— Спасибо, не надо.

— Ни табака не признаете, ни кофе? Держу пари, что спиртного и подавно?

Он был мил. Улыбался, хотел любой ценой создать между ними сердечную атмосферу. Но Моисей, опершись на руку своим замученным науками лбом, знай строчил, не переставая.