Читать книгу "На фиг нужен! - Татьяна Булатова"

– Обкурилась, стервь, – объявила Ивановна, выходя из своей кельи. Она физически не переносила, когда рядом кому-то становилось плохо, вне зависимости от того, нравится ей человек или нет. Пожалуй, только с Крюковым она не сразу решилась на проявление истинной своей сути, и то потому, что строго-настрого запретила племянница, обозначив ее обязанности от сих до сих: не спасать, а присмотреть, больше не надо. – Чего ты? – направилась старуха навстречу выходящей из сеней Нельки.

– Чего-чего! – отмахнулась от тетки Уварова и вытерла рукавом губы. – Не понимаешь, что ли, чего?

Ивановна уставилась на племянницу и долго соображала, какая такая немочь заставляет ту рыгать над помойным ведром, выставленным в сени на всякий случай, не в огород же бежать в полной темноте, если приспичит, так недолго и ногу повредить – о грядку запнешься.

«Беременна!» – обдало жаром Крюкова, и он с недоумением уставился на старуху, никак не умеющую взять в толк, что же такое происходит. Была Ивановна бездетна и обо всех симптомах, сопровождавших подобное состояние, знала только из уст своих сверстниц, да и то не наверняка.

– Залетела. – Нельке, видимо, и правда было худо. – Думала, пронесет. Вгрызся зубами, не оторвешь, – выкрикнула она через теткину голову Славе и опять как ни в чем не бывало схватилась за сигарету.

– Ты чё? – возмутилась старуха. – Опять за соску? Дитя-то травить… – Известие о беременности племянницы не вызвало в ней ни грамма удивления. Она приняла его так же естественно и спокойно, как приняла бы известие о том, что в доме у нее сукотная кошка. Понятное дело – на улицу ее не выгонишь, не по-человечески, а значит, придется ждать, пока не разродится, а там уж видно будет – или всех топить, или одного все-таки оставить, а то говорят, кошки эти с ума сходят и на людей ки`даются… Впрочем, Нелька и без беременности может броситься, рассудила Ивановна и тут же поинтересовалась: – Значит, ты надолго?

– Да ненадолго я, – сначала привычно отмахнулась от тетки Уварова, а потом и в ней проглянуло что-то человеческое. Она объяснила: – Какое надолго? – Она скосила глаза на живот. – Надолго не получится. Деньги искать надо да аборт делать. Есть у тебя деньги-то? – через теткину голову обратилась она к Крюкову и многозначительно улыбнулась: – Или у твоей жены попросить?

– Попроси, – процедил сквозь зубы Слава и медленно поднялся с кровати, на которую присел в очередной раз, не зная куда себя деть.

– И попрошу! – огрызнулась Нелька и, сузив глаза, уставилась на тетку: – Знаешь, кто отец-то?

Крюков похолодел, а тетка вопросительно посмотрела на племянницу.

– Да я и сама не знаю, – рассмеялась Нелька и вдруг с нетипичной для себя интонацией попросила у Ивановны молока: – Есть?

– Молоко-то? – бездумно повторила за ней старуха и засеменила к приземистому холодильнику «Мир», доставшемуся ей от бывших соседей, недавно съехавших в город к детям. На желтоватой эмали, местами поцарапанной, красовалось несколько переводных картинок – красавицы в овальных рамах. Немудреные украшения казались старухе верхом изящества, и она относилась к ним невероятно бережно, протирала сухой тряпкой, чтобы невзначай не повредить тонкую пленку. Надо ли говорить, что и сам холодильник стоял в кухоньке больше для украшения, чем для пользы: обычно в нем было шаром покати, ибо как только наступали холода, Ивановна предпочитала хранить продукты в сенях, причем точно в таком же холодильнике, но только отключенном от сети. Это называлось экономить электроэнергию. «А чё добро-то переводить?» – объяснила она на днях жильцу и утащила в холодные сени кастрюльку с недоеденной пшенной кашей, о которой, кстати, вскоре сама забыла, как забыла и о печалях сегодняшнего дня.

Видеть Нелю в добром расположении духа было непривычно. Слава наблюдал за ней, перемещаясь по комнате из угла в угол, выбирая удобное для обзора местоположение. Со стороны могло показаться, что перед ним не исчадие ада, ворвавшееся в его когда-то успешную и спокойную жизнь, не позор семьи, если верить словам Ивановны, а обыкновенная молодая женщина, пусть не очень опрятная, довольно-таки неухоженная, не самая симпатичная… Таких сотни! Тысячи! В любом городе, в любой стране! Мимо таких проходят, не оборачиваясь, потому что они неинтересны и скучны, все на одно лицо, все – с одинаковыми представлениями о муже, детях, благополучии. Такие живут как по прописям, но ровно до того момента, пока в их жизни не произойдет нечто, что наполнит их ненавистью, завистью, цинизмом и жестокостью не только к людям, но и к самим себе. Даже собственная жизнь перестает быть для них ценностью, иначе они не погружались бы с такой легкостью в отчаянную пошлость бытия, граничащую с преступлением против человеческого естества. Впервые Крюков так думал о Неле – он был далек от осуждения, от мыслей о справедливом воздаянии. Да и как могло быть иначе? Палач и жертва всегда связаны тесными узами: жертва всегда ищет именно своего палача, а тот – только свою жертву. Разве не по этому принципу судьба соединила его с Нелей? И разве не по этому принципу в нем вырос его собственный палач, продолжающий уничтожать и себя, и свою семью?

«Дело во мне», – подумал Слава и вдруг неожиданно для себя понял, что не готов вернуться домой.

– Не сейчас, – пробурчал он себе под нос, с готовностью признавая, а порой и преувеличивая собственную испорченность. – Потом, когда она уедет и больше ничего не будет…

– Козье! – прокричала из сеней Ивановна, а потом шустро перекатилась через порог с литровой банкой в руках. Молоко было плотным настолько, что изнутри окрасило стенки белым. – Для Славика держу, – по-свойски, добросердечно поделилась с племянницей старуха, и Крюков тут же отметил, как изменилась в лице Нелька.

– Вот и неси своему Славику, – проронила она и бесцеремонно отодвинула тетку в сторону. – Иди давай, – бросила Уварова наблюдавшему за ними Крюкову и отошла к рассохшемуся комоду: – А ты лампочку вверни, – скомандовала она, не поворачивая головы, и Слава покорно подошел к Ивановне, чтобы принять из ее рук банку, и стал терпеливо дожидаться, пока та найдет лампочку.

– Только синяя, – через какое-то время сообщила старуха и, выйдя из комнаты, заворчала: – Чё так и стоишь с банкой в руке, как неприкаянный? А если скиснет? – По-видимому, ей очень хотелось придраться хоть к кому-то.

– Не скиснет, – самонадеянно заверил Ивановну Крюков и обменял банку на лампочку. Через минуту комната оказалась залита тусклой синевой, отчего лица присутствующих приобрели зловещий вид.

– Как в гробу, – пробормотала старуха, бросив тревожный взгляд на застывшую возле комода Нельку – та задумчиво вертела в руках то самое сердоликовое яичко, с выщербленным кратером на боку. – Чё там тебе? – окликнула она племянницу, а потом сразу же зачастила: – Куда вот только положить тебя, ума не приложу? Матрац разве Петин? – помянула она покойного супруга и заскользила взглядом по полу, выбирая место для постели.

– Я могу уступить свою кровать, – предложил Слава, как будто речь шла о сестре, о знакомой, а не о женщине, несколько часов назад с наслаждением его унижавшей.